Но однажды сны вернулись: ребёнок, снова ребёнок, только уже рождённый, живой. Ему около полугода. И она видит его улыбку, слышит смех, слышит, как он произносит какие-то звуки: «Агу-агу… ма-ма…»

И после этого сон так и не уходил. Каждый год по нескольку раз Лара видела своего нерождённого ребенка. Не видела, как растёт его тело, но чувствовала, что он меняется. А потом он заговорил и спросил, почему она это сделала.

Лара встала с постели, надела тёплую кофту и вышла на балкон. Закурила. Сидела, смотрела вдаль, в темноту, где чёрный цвет моря сливался с густотой ночного неба. Где-то вдалеке мигал маяк. Лара подняла голову. Там, высоко, светили звёзды. Как миллионы человеческих глаз, они смотрели на неё. Лара видела, как кто-то ей улыбался, кто-то смотрел со злостью, плакал, кричал, ненавидел. И вот одни – особенные, детские, печальные. Грусть в глазах ребёнка совершенно не такая, как у взрослого человека. Это для ребёнка всегда неожиданно пришедшее чувство. Первым делом дети открывают для себя радость, счастье, смех, любовь, зависимость, злость, но не грусть и одиночество.

Даже брошенный младенец не одинок – для него отсутствие родителей поначалу не является чем-то странным. Только потом, когда он видит других детей с мамами и папами, которые их любят, наступает осознание этого одиночества. Но ведь страшнее даже не это – а то, что даже при наличии мамы и папы, братьев и сестёр, бабушек и дедушек, тётушек и дядюшек, а во взрослом возрасте – мужей и жён, любовников и любовниц, друзей, знакомых, коллег по работе, – однажды приходит ощущение полного одиночества. Понимание, что, несмотря на наличие всех этих близких и неблизких людей вокруг, ты всё равно один. Один от начала до конца. И изменить это, избавиться от этого одиночества невозможно – с ним можно только смириться.

Лара долго думала о том, что сделала, вспоминала тот день, когда мать вела её за руку к знакомому врачу, у которого она сама сделала не один аборт. Вспоминала, как была шокирована всем происходящим, чувствовала, что это не выход из ситуации. Но какое-то оцепенение охватило её, и, наверное, впервые она слепо послушалась матери. Даже не стала спорить, когда Елена Петровна сказала, что, если родится ребёнок, Стас её все равно бросит, а она будет вести нищенскую жизнь матери-одиночки. Не раз она повторяла, что с ребёнком Лара никому не будет нужна. Но в итоге: Стас ушёл, отношения с матерью почти развалились, и сейчас она одна, никому не нужная. Нищенскую жизнь, правда, не ведёт, но от этого не легче.

Лара поняла, что тот аборт был её ошибкой. Возможно, самой главной ошибкой в жизни. Ошибкой, которая повлекла за собой все последующие. От осознания этого на душе становилось всё тяжелее. Если бы можно было изменить прошлое, она бы не стала слушать мать.

У себя на вилле, в полном одиночестве, Лара как будто получила возможность поговорить со своим внутренним «я». Она вспоминала своё прошлое. Вытаскивала из памяти воспоминания, которые, казалось, похоронила навсегда. Но воспоминания были живы и, как старые, не стертые файлы в компьютере, восстановлены.

Лара анализировала свои ошибки и приходила к выводу, что во многом, очень во многом виновата сама. И с этим предстояло жить – прощения у прошлого не просят.

Лара как будто не замечала, что утро сменяется днём, а день – вечером, вечер – ночью, что почти весь февраль шли проливные дожди. Все внешнее стало недоступным.

Она много читала, без разбора брала книги с полок, а иногда могла сидеть с книгой, раскрытой на одной и той же странице, несколько часов, перечитывая её, но тут же забывая, о чём.

Книги были частыми спутниками Лары. Иногда единственными друзьями, с которыми хотелось общаться вживую, были герои романов.

Сидя во мгле одиночества, Лара долго смотрела в далёкую и глубинную пустоту чёрного цвета моря, на котором плескались обрывками пятна отражающейся луны.

Оборачивалась – и взгляд задерживался на стеллажах белого цвета, заполненных книгами. Ночью они, разбросанные по полкам, казались одной большой неровной стеной.

Как часто в эти дни Лара вставала с кресла, бросив мягкий, пропахший цветами, табаком и морем плед. Упав на кресло, плед медленно съезжал, словно хотел уцепиться за возможные плетёные изъяны. Но таких не было. Плед падал на холодный, выложенный разноцветной, кое-где потрескавшейся мозаикой пол. Плед напоминал Ларе самоё себя: её тоже кто-то равнодушно бросил, она пыталась зацепиться хоть за что-то, но не могла. Протянутой извне руки не было.

Книги стояли вперемешку. Часто Лара хотела навести здесь порядок и расставить всё в строго алфавитном порядке, но просить Элду, не понимающую русского языка, было бессмысленно. Так они и оставались хаотично стоять на полках, меняя иногда своё местопребывание.

Читать здесь любили, как любили вообще всё, что относилось к искусству. Ларина вилла представляла собой подобие знаменитых салонов девятнадцатого века. Здесь, конечно, не было такой изысканности и аристократизма, как в салонах Голицыной, Олениной, бывших в своё время храмами красоты, изящного искусства и талантов хозяек. Сюда не заезжали, оставляя визитки в прихожей, знаменитые дипломаты и политики. Но были свой шарм и та же роскошь богемной атмосферы.

К Ларе в гости приезжали со всего света её друзья, коллеги и знакомые. Она любила устраивать закрытые ужины, приглашая кого-то из своих знаменитых друзей: здесь играли на рояле, стоявшем в отдельной большой зале, читали новые, только что написанные сценарии к фильмам, иногда и сами гости включались в действие, разыгрывая новую историю по ролям, пели песни, вспоминали прошлое, заглядывали в будущее и просто наслаждались времяпрепровождением, похожим на приторное карамельное крем-брюле.

Иногда Лара запиралась от всех, когда на виллу приезжал Стас. Они почти никуда не выезжали, проводя всё время на вилле: нежились на солнце возле бассейна, пили бесчисленное количество коктейлей «мохито», «сангрию» и шампанское. Элда, чей график сразу же сдвигался (если в обычные дни она приходила к восьми, то во время пребывания Стаса Лара просила её появляться не раньше двенадцати), готовила им обед, накрывая стол на террасе под тентом. Также она готовила им ужин, если они решали не выезжать вечером в город.

Стас приезжал ненадолго, максимум на два-три дня. Но и это казалось Ларе вечностью, долгим, непреходящим сном. А когда уезжал, всё обрывалось. После себя Стас оставлял какой-то очередной изящный подарок в виде браслета, броши, колье или серёг – и ощущение пустоты в душе.

Лара металась по вилле, не замечая, что оставляет повсюду осколки разбитой посуды, пятна пролитого кофе и вина, разбросанные окурки и собственные слёзы. Всё сразу же замирало: переставал работать DVD-проигрыватель, диски заедало в музыкальном центре, который тут же хотелось разбить, казалась пресной и невкусной еда, а солнце затягивали тучи, и шли дожди.

Но сейчас всё было другим: Лара замечала жизнь вокруг себя, но не замечала себя в ней. Ей казалось, что кто-то одним взмахом пера вычеркнул её имя из списка живых. И Лара с этим согласилась.