– Да. Хозяин обычно угощает меня и маму вечером хорошим ужином с бутылкой вина. Иногда посетители что-то дают. Немного. Один раз кто-то дал пятьдесят евро. Но для меня не это главное.

– А что?

Августо задумался.

– Я свободен.

– Знак вопроса, – сказала Лара.

– Как художник я свободен. Ничто не довлеет надо мной. Никто не говорит, что я должен играть, как и где. А для меня это главное.

– Но ведь всё это можно обговорить в контракте.

– Контракт – это уже несвобода. Я подпишу его – а что, если захочу что-то изменить?

– И изменим.

– Нет, Лара. Свободным можно быть только так.

– Но ведь таким образом ты мог бы помочь своей семье. Ты сможешь изменить свою жизнь. Увидишь другие страны, других людей. Найдешь новую любовь.

– Ты знаешь, если всё это должно прийти, оно придет. Лара, я вижу, что ты сама всё это понимаешь, но почему-то пытаешься надавить на меня. Я не понимаю – почему.

– Потому что я считаю, что твой талант пропадает зря. Я хочу, чтобы тебя услышал весь мир.

– Ты же меня слышишь?

– Да, – спокойно ответила Лара.

– Это уже целый мир, – продолжал Августо, накрыв ладонью руку Лары. – Мне не нужны фальшивые восхваления, мне не нужны деньги, которые не сделают меня счастливым, яхты, дома, машины – ничего этого не нужно. Я не сделаюсь счастливее или талантливее, если увижу в журнале свою фотографию. Мне не хочется рассказывать журналистам о своей жизни, не хочу, чтобы кто-то рылся в моём прошлом. Ты понимаешь, в моей жизни все так, как должно быть. И я хочу, чтобы она продолжалась, подчиняясь уготованной мне судьбе, а не точно просчитанной пиар-кампании, штату стилистов и продюсеров. Я калека, но Бог дал мне ещё один шанс. Можно сказать, что это он главный продюсер в моей жизни.

– Ты думаешь, Бог огорчится, если ты используешь свой шанс по максимуму? Кто тебе сказал, что тебе нет места в нормальной жизни?

Августо взглянул на Лару и молча закрыл глаза.

– Прости, – сказала она. – Я имела в виду, что ты, несмотря ни на что, можешь заявить всему миру о себе. Это никто не осудит – наоборот.

– Все будут жалеть меня.

– Будут восхищаться. Сколько художников, музыкантов, писателей были неизлечимо больны. Но они не останавливались, творили.

– То же делаю и я. Лара, ты хочешь, чтобы обо мне стало известно всему миру, а я не хочу. Не потому что стесняюсь или не хочу, чтобы моя мать перестала работать уборщицей, а сестра – учителем за гроши. Я просто не хочу. Известность не для всех. Я перестану быть самим собой. Все эти ненужные штампованные слова и навязанное поведение, они изменят мою индивидуальность. Это губит талант, губит простого человека. Не удивлюсь, что даже мой недуг можно использовать в качестве рекламы. Представляешь, что через год-два появятся парализованные художники, глухонемые писатели, слепые музыканты. По-настоящему великих немного, их недуг не замечают. А что до остальных – они молчат. И правильно делают. Пусть лучше белозубые, однотипные, похожие на манекенов люди мелькают на страницах журналов и экранах телевизоров, не стесняясь рассказывать всему миру о своих любовных победах и поражениях, пусть они будут знамениты величиной своих бюстов, количеством силикона, увеличивающимся или уменьшающимся в зависимости от веяний моды, пусть цена их успеха и таланта определяется ценой фотографий их новорождённых детей, которые они продают журналам, пусть их разводы становятся притчей во языцех, пусть они выбирают, с кем спать и с кем жить, в соответствии с рекомендацией опытных имиджмейкеров… – Августо выдохнул. Он говорил очень быстро и эмоционально. – Я этого не хочу. Я хочу заниматься только своим любимым делом. Больше мне ничего не нужно.

Лара была поражена его монологом. Как этот мальчик в двадцать один год понял то, что она пыталась скрывать от себя столько лет? Как он догадался, что всё это не главное? И говорил, не сомневаясь, как она, а уверенно заявляя это как истину, которой не может быть опровержения.

Лара ничего не сказала – спросила лишь, нужно ли ему помочь добраться до дома. Но Августо отказался, сказав, что справится сам.

– До свидания! – добавил он.

– До встречи, – ответила Лара и поцеловала его в щеку.

– Что ты собираешься делать? – спросил Августо, когда Лара уже выходила из дверей траттории.

Лара задумалась, посмотрела на него и ответила:

– То, что хотела делать всегда.

Вернувшись домой, Лара взяла стопку листов бумаги. Пересмотрев свои черновики и дневниковые записи, она начала писать сценарий к фильму – не первый в своей жизни. Но на этот раз она была уверена, что закончит и снимет по нему собственный фильм.

Два месяца Лара работала над сценарием «Мои московские ночи». Писала она их старым сценарным методом. Никаких «экстерьеров» и «интерьеров», никакой американской записи, строгой выверки положения диалогов и ремарок на странице, никаких шаблонных правил: первое поворотное событие на двадцать пятой странице, а второе – на семьдесят пятой. Не без удовольствия она перечитала одну из любимых книг по сценарному мастерству Линды Сегер, но и ту отложила, словно не хотелось никого слушать – а писать только так, как велит душа. Чтобы было ощущение взмаха крыльями и полёта. Поэтому в тексте всё было несколько сумбурно, больше зарисовками, но именно так, как учили когда-то в старых сценарных мастерских, когда Голливуд не был примером, когда не было продюсеров, а вместо них существовали инстанции советского кинематографа.

Лара и сама не знала, почему избрала именно этот более трудный приём. Может быть, потому, что знала, что не видно готовой формы сценария, а может, потому, что так будет проще писать режиссёрский сценарий. А может быть, просто потому, что хотелось писать. Она прикрывала веки и видела огни Москвы, яркие горящие фейерверки, которые в любое время года можно было наблюдать из её окна на Серафимовича, несущиеся вдоль набережной машины. Она видела облетевшие осенние листья на Манежной площади. Она видела торопящихся прохожих на Тверской, яркий свет в окнах ресторанов и кафе.

В основу «Московских ночей» легла собственная жизнь. Передать всю правду целиком не было главной идеей Лары. Она позволила героине быть сомневающейся, ищущей, желающей найти ответы на самые главные вопросы, мечтающей о настоящем счастье. Лара писала отрывками, небольшие сцены, не имея пока никакого конкретного плана, и не знала, каким будет финал.

Приходили е-майлы от Жанны, но Лара отвечала на них редко. В начале мая Лара получила е-майл о том, что её разыскивает мать. Жанна ограничилась обещанием, что всё передаст при возможности.

В какой-то из дней, когда Лара не пребывала в ставшем для неё теперь обычным меланхоличном состоянии, а была более или менее спокойна, она решила проверить состояние своих финансов. Собрав все счета воедино и аккуратно разложив их на столе, она обнаружила, что после ликвидации продюсерского центра личных денег у неё почти не осталось. Из них она могла бы заплатить разве что Элде за несколько недель работы. Денег на возвращение в Москву (если оно когда-нибудь состоится) не было, как не было их, чтобы остаться жить в Италии.