— Ах, — прошептал Каноль, — поверьте мне…

— Хорошо, хорошо! — перебила Нанон. — Любовь доказывается не клятвами, а делами. По вашим поступкам, сударь, мы будем судить о вашей любви.

Она обняла Каноля самыми прекрасными руками на свете и опустила голову на содрогнувшуюся грудь молодого человека.

«Теперь он должен забыть ее!.. — подумала она. — И он забудет».

В тот самый день, как Каноля арестовали в Жольне на глазах у виконтессы де Канб, она в сопровождении Помпея уехала оттуда к принцессе Конде, которая находилась близ Кутра́. Прежде всего достойный слуга постарался объяснить своей госпоже, что если банда Ковиньяка не потребовала выкупа с прелестной путешественницы и не нанесла ей оскорблений, то этим счастьем она обязана его, Помпея, решительному виду и его опытности в военном деле. Правда, виконтесса, которую не так было легко убедить, как воображал Помпей, заметила ему, что он совершенно исчез почти на час. Но Помпей уверил ее, что это время он провел в коридоре, приготавливая ей с помощью лестницы все средства к верному побегу; однако ему пришлось бороться с двумя отчаянными солдатами, которые отнимали у него лестницу, и он исполнил свой долг с тем неустрашимым своим мужеством, которое известно читателю.

Разговор, естественно, навел Помпея на похвалы солдатам его времени, страшным для своих врагов, что они доказали при осаде Монтобана и в сражении при Корби, но добрым и учтивым с французами, каковыми качествами не могли похвастать нынешние солдаты.

Действительно, Помпей, сам того не зная, избавился от страшной опасности — от опасности быть завербованным. Он всегда ходил, вытаращив глаза, выпятив грудь, и казался очень похожим на воина, потому Ковиньяк тотчас заметил его. Но по милости происшествий, изменивших планы капитана, по милости двухсот пистолей, данных ему Нанон с условием, чтобы он занимался только бароном де Канолем, по милости философского размышления о том, что ревность — самая великолепная из страстей и что надобно пользоваться ею, когда встречаешь ее на своей дороге, дорогой братец пренебрег Помпеем и позволил виконтессе де Канб продолжать свой путь в Бордо… Нанон же казалось, что Бордо слишком близко, она желала бы видеть виконтессу в Перу, в Индии или в Гренландии.

С другой стороны, когда Нанон думала, что одна она владеет своим дорогим Канолем, запертым в крепких стенах, и что другие превосходные укрепления, вряд ли доступные для солдат короля, делают госпожу де Канб пленницей ее мятежа, то радовалась так неоглядно, как на земле умеют только дети и влюбленные.

Мы видели, как мечты ее исполнились и как Нанон вновь встретилась с Канолем на острове Сен-Жорж.

Между тем виконтесса в печали и с трепетом ехала по бордоской дороге. Помпей, несмотря на свое хвастовство, не мог успокоить ее, и вечером в тот день, как они выехали из Жольне, она не без страха увидела на боковой дороге значительный конный отряд.

То были известные нам дворяне, возвращавшиеся со знаменитых похорон герцога де Ларошфуко, с похорон, послуживших принцу де Марсильяку, — под предлогом церемонии отдачи последних почестей его отцу — чтобы собрать всю знать Франции и Пикардии, которая еще более ненавидела Мазарини, чем любила принцев. Одна особенность поразила виконтессу и Помпея: между этими всадниками одни были с подвязанной рукой, другие — с перевязанной ногой многие — с окровавленными повязками на лбу. Трудно было узнать в этих жестоко израненных людях тех нарядных и проворных охотников, которые гнались за оленем в парке Шантийи.

Но страх обостряет зрение: Помпей и виконтесса де Канб узнали под окровавленными повязками несколько знакомых лиц.

— Проклятие! Сударыня, — говорил Помпей, — видно, похороны двигались по дурной дороге. Дворяне, должно быть, падали с лошадей: посмотрите, как их отделало!

— Это верно, я тоже так думаю, — отозвалась Клер.

— Это напоминает мне возвращение из Корби, — гордо продолжал Помпей, — но тогда я был не в числе храбрецов, которые ехали верхом, а в числе отчаянных, которых несли на руках.

— Но, — сказала Клер с беспокойством за предприятие, начавшееся при столь печальных предзнаменованиях, — неужели у этих дворян нет начальника? Уж не убили ль его, почему его не видно? Посмотри-ка!

— Сударыня, — отвечал Помпей, гордо приподнимаясь на седле, — нет ничего легче, как узнать начальника между его подчиненными. Обыкновенно в эскадроне командир со своими младшими офицерами едет посредине, во время сражения он скачет сзади или сбоку отряда. Извольте взглянуть сами на те места, о которых я вам говорил, и тогда судите сами.

— Я ничего не вижу, Помпей, но, кажется, за нами кто-то едет. Посмотри.

— Гм-гм! Нет, сударыня, там никого нет! — отвечал Помпей, кашляя и боясь повернуться, чтобы в самом деле не увидеть кого-нибудь. — Ни одного человека. Но позвольте!.. Вот не это ли начальник, тот, с красным пером?.. Нет… Или вот этот, с позолоченной шпагой?.. Нет… Или этот, на буланой лошади, похожей на коня Тюренна?.. Нет… Все это странно, однако ж опасности нет, и начальник мог бы показаться, здесь не то что при Корби…

— Вы ошибаетесь, метр Помпей, — послышался позади пронзительный и насмешливый голос, так испугавший храброго воина, что он едва не свалился с лошади. — Вы ошибаетесь, здесь гораздо хуже, чем при Корби.

Клер живо обернулась и шагах в двух увидела невысокого всадника, одетого очень просто. Он смотрел на нее блестящими глазами, впалыми, как у лисицы. У него были густые черные волосы, тонкие и подвижные губы, желчное лицо, нахмуренный лоб; днем он мог привести в уныние, а ночью — даже испугать.

— Принц де Марсильяк! — вскричала Клер в сильном волнении. — Ах, как я рада видеть вас!

— Называйте меня герцогом де Ларошфуко, виконтесса; ибо теперь, когда отец мой умер, я унаследовал его имя, под которым с этой минуты станут записываться поступки мои, добрые или дурные…

— Вы возвращаетесь?.. — спросила Клер нерешительно.

— Возвращаемся разбитые, сударыня.

— Разбитые! Боже праведный! Вы?

— Сознаюсь, мы возвращаемся разбитые, потому что я по натуре не хвастун и говорю всегда правду самому себе, как говорю ее другим: иначе я мог бы уверять, что мы возвращаемся победителями. Действительно, мы разбиты, потому что попытка наша взять Сомюр не удалась. Я явился слишком поздно; мы лишились этой крепости, очень важной: Жарзе взял ее. Теперь, если предполагать, что принцессу примут в Бордо, как обещано, вся война сосредоточится в Гиени.

— Но, герцог, — спросила Клер, — я поняла из ваших слов, что Сомюр сдан без кровопролития, так почему же все эти господа переранены?

Герцог не мог скрыть гордости, несмотря на всю власть свою над собой, и отвечал:

— Потому что мы встретили королевские войска.

— И дрались? — живо спросила виконтесса.

— Бог мой! Разумеется, сударыня.