— Итак, — прошептала она, — первая французская кровь пролита французами. И вы, господин герцог, вы подали пример?

— Да, я, сударыня.

— Вы, всегда спокойный, хладнокровный, рассудительный!

— Когда я сталкиваюсь с защитниками неправого дела, то так стою за разум, что становлюсь неразумным.

— Надеюсь, вы по крайней мере не ранены?

— Нет. В этот раз я был счастливее, чем на войне и в Париже. Тогда я думал, что гражданская война так наградила меня, что мне не придется уж рассчитываться с нею. Но я ошибся. Что прикажете делать? Человек всегда строит планы, не сообразовываясь со своими страстями; между тем именно они — единственный и истинный архитектор жизни — переделывают всю его постройку, а то и вовсе переворачивают ее вверх дном.

Виконтесса улыбнулась; она вспомнила, как Ларошфуко говорил, что за прелестные глаза герцогини де Лонгвиль он сражался с королями и готов сражаться с богами.

Герцог заметил ее улыбку и, чтобы Клер не успела высказать ее причину, поспешил сказать:

— Позвольте поздравить вас, сударыня: вы теперь подаете пример неустрашимости.

— Почему?

— Путешествуя одна, с одним оруженосцем, как Клоринда или Брадаманта. Кстати! Я узнал о вашем похвальном поведении в Шантийи. Вы, сказали мне, удивительно хорошо обманули этого бедного простака-офицера короля? Победа нетрудная, не так ли? — прибавил он с улыбкой и взглядом, которые у него значили так много.

— Что это значит? — спросила Клер с волнением.

— Я говорю: победа нетрудная, потому что офицер сражался с вами неравным оружием. Во всяком случае, одна вещь особенно поразила меня в рассказе об этом странном приключении…

И герцог еще пристальнее уставил маленькие глаза свои на Клер.

Виконтессе нельзя было не возразить ему. Поэтому она приготовилась к решительной защите.

— Говорите, герцог… Скажите, что так поразило вас?

— Та удивительная ловкость, сударыня, с какой вы разыграли эту небольшую комическую роль; ведь, если верить рассказам, офицер уже видал вашего слугу и, кажется, даже вас самих.

Последние слова, сказанные с осторожностью и тактом светского человека, произвели глубокое впечатление на Клер.

— Вы говорите, сударь, что он видел меня?

— Позвольте, сударыня, объяснить: я ничего не утверждаю, рассказывает неопределенное лицо, называемое «говорят», лицо, влиянию которого короли столь же подвержены, сколько и последние из их подданных.

— Где же он видел меня?

— «Говорят» утверждает, что это было на дороге из Либурна в Шантийи, в селении, которое называется Жольне. Только свидание продолжалось недолго, поскольку дворянин вдруг получил от герцога д’Эпернона приказание немедленно ехать в Мант.

— Но, подумайте, герцог, если б этот офицер видел меня прежде, так он узнал бы меня?

— А!.. Знаменитое «говорят», о котором я вам сейчас сообщил и у которого на все есть ответ, уверяет, что это дело очень возможное, потому что встреча происходила в темноте.

— Теперь, герцог, — возразила виконтесса с трепетом, — я уж совершенно не понимаю, что вы хотите сказать.

— Вероятно, мне сообщили неверные сведения, — сказал герцог с притворным равнодушием, — впрочем, что значит минутная встреча?.. Правда, — ласково прибавил герцог, — у вас такое лицо, такая фигура, что они непременно оставят глубокое впечатление даже после минутной встречи.

— Но этого не могло быть, потому что, по вашим же словам, встреча происходила в темноте, — возразила Клер.

— Правда, и вы ловко защищаетесь, сударыня. Я, должно быть, ошибаюсь, или, может быть, молодой человек заметил вас уже прежде этой встречи. В таком случае, приключение в Жольне нельзя назвать уже просто встречей…

— Так чем же? — спросила Клер. — Смотрите, герцог, будьте осторожны в словах.

— Поэтому, вы видите, я останавливаюсь; наш милый французский язык так беден, что я тщетно ищу слово, которое могло бы выразить мою мысль. Это… appuntamento[8], как говорят итальянцы, или assignation[9], как говорят англичане.

— Но, если я не ошибаюсь, герцог, эти два слова значат свидание…

— Какое несчастье! Я говорю глупость на двух чужестранных языках и наталкиваюсь именно на слушательницу, которая знает эти языки. Виконтесса, простите меня: определенно, языки английский и итальянский так же бедны, как французский.

Клер положила руку на сердце, она едва могла дышать. Она убедилась в истине, о которой прежде только догадывалась: герцог де Ларошфуко ради нее — в мыслях или, по крайней мере, в желаниях — изменил герцогине де Лонгвиль, и он говорит все это из ревности. Действительно, два года назад принц де Марсильяк ухаживал и волочился за виконтессой столько, сколько позволяли его угрюмый характер, его обычная нерешительность, его вечная застенчивость — качества, делавшие его самым опасным врагом, если он не был преданнейшим другом. Поэтому виконтесса не хотела ссориться с человеком, в высшей степени способным заниматься государственными делами и одновременно защищать свои самые что ни на есть личные интересы.

— Знаете, герцог, вы человек бесценный, особенно в таких обстоятельствах, в каких мы теперь находимся. Кардинал Мазарини кичится своей полицией, а она не лучше вашей.

— Если б я ничего не знал, — отвечал герцог де Ларошфуко, — так я был бы совершенно похож на этого милого министра и не имел бы причины вести с ним войну. Поэтому-то я и стараюсь все знать.

— Даже секреты ваших союзниц, если бы у них они были?

— Вы сейчас произнесли слово, которое было бы плохо истолковано, если б его услышали. Женская тайна! Стало быть, ваша поездка и эта встреча — секретны?

— Объяснимся, герцог, потому что вы правы только наполовину. Встреча случилась совершенно неожиданно. Поездка составляла тайну, и даже женскую тайну, потому что о ней никто не знал, кроме меня и принцессы.

Герцог улыбнулся. Искусная ее защита состязалась с его проницательностью.

— А Ленэ? — сказал он. — А Ришон? А маркиза де Турвиль и, наконец, некий виконт де Канб, которого я совсем не знаю и о котором я впервые услышал, когда мне рассказывали об этом происшествии?.. Правда, виконт — ваш брат, и вы скажете мне, что тайна не выходила из семейного круга.

Клер начала хохотать, чтобы не рассердить герцога, который уже хмурился.

— Знаете ли, герцог… — начала она.

— Нет, не знаю, и если это тайна, то поведайте ее мне, сударыня; я обещаю быть скромным не менее вас и рассказать ее только моему штабу.

— Пожалуй, скажу, хотя боюсь заслужить ненависть одной знатной дамы, которую опасно иметь врагом.