Руслан молниеносно сунул пистолет в карман. Впрочем, он невыпустил его из руки, и Алена понимала, что отмороженный «иеговист» можетсорваться и начать палить в любую минуту, но все равно она мысленноперекрестилась. От наследницы Малгожаты Потоцкой трудно ждать чего-то хорошего,однако Алена догадалась: Руслан и Селин не хотели, чтобы Марго узнала о том,что они здесь заварили! Судя по всему, Марго хотя бы не убийца. И имеетнекоторое влияние на этих отвязных «социологов»… Может быть, повезет, и оназайдет сюда, в свою «стеклотеку»? И тогда…

Послышались стремительные шаги, дверь широко распахнулась —и Алена оказалась лицом к лицу с женщиной, благодаря которой еерусско-французский словарь обогатился знаменательным словом fracture.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЗОИ КОЛЧИНСКОЙ

Я готова была отправить Малгожату отдельной подводой, нобуквально спустя час после ее ранения пришел приказ нам возвращаться: часть,которой был придан наш летучий санитарный отряд, отходила на главные позиции.Налет, как я понимаю, своей цели не достиг, красные подтянули слишком крупныеоборонительные силы под Свийск, а щипать станицы, хутора, деревни было мелко ихлопотно. И бесцельно.

Так и вышло, что уже через сутки после того страшногообстрела, при котором погиб Вадюнин и была ранена Малгожата, мы вернулись влазарет, и первым, кого я увидела, когда подвода наша въехала во двор, был ЛевСокольский, стоявший на крыльце и смотревший на меня так, что я немедленновспомнила склеп семьи Муратовых.

Смешно признаться, как это на меня подействовало. Я началарыдать, будто ненормальная.

Доктор Сокольский спустился с крыльца, с жалостью погляделна Малгожату, которую в ту минуту перекладывали на носилки.

— Примите мои искренние соболезнования, — сказал он тихо,повернувшись ко мне. — Поверьте, я очень сочувствую вам. Я даю вам недельныйотпуск.

— Зачем? — всхлипнула я. — Я ничуть не устала!

Боже мой, каждую мою жилочку ломило от усталости, но яхотела видеть Левушку, видеть каждый день, а не отсиживаться где-то вдали отгоспиталя в напрасной тоске!

— Но вам надо прийти в себя, — сказал он. — Ваша подругаранена, вы потеряли близкого человека…

Я обомлела. Что он говорит? Какого близкого человека? Вадюнина,что ли?

Конечно, о мертвых или хорошо, или ничего, но я вдругпочувствовала, что, если последую этому правилу, вся моя жизнь пойдет кувырком.

— Лев Михайлович, — сказала я, — позвольте мне с вамипоговорить. Зиночка, — обернулась я к сестре, которая хлопотала над Малгожатой,— пожалуйста, не забудь ее безрукавку. Очень тебя прошу, положи с ней рядом,хорошо?

Зиночка брезгливо посмотрела на камизэльку, которая была игрязна, и в пятнах задубелой крови, но не возразила, а покорно кивнула.

— Пойдемте в кабинет, — предложил Сокольский, явноудивленный моей решительностью.

— Да, пойдемте.

Мы прошли в крохотную комнатенку.

— Вы дрожите, — сказал он. — Встаньте спиной к печке,согреетесь.

Я подошла к высокой черной голландке и, заложив руки заспину, прислонилась к печи, словно она была стенкой, у которой меня должны былирасстреливать.

— Господин Сокольский, — сказала я со всей надменностью, накакую только была способна, — можете думать обо мне что угодно, однако никто недавал вам права меня публично оскорблять. Я требую извинений за то, что выпринародно соединили наши с Вадюниным имена. Как вы смели назвать его близкиммне человеком? Да, мы были вместе с ним в походе, но спросите кого угодно —хоть ездовых, хоть санитаров, хоть сестру Потоцкую, когда она придет в себя:нас с Вадюниным ничто и никогда, ни на одну минуту не связывало! Я не просилаего заступаться за меня при том ужасном случае с Девушкиным! Он не должен быллгать. Он заходил в палату только один раз, а потом ушел, и…

— Он заходил в палату дважды, — перебил меня Сокольский,глядя исподлобья. — Дважды, вы должны вспомнить.

— Один раз! — крикнула я, почему-то впадая в бешенство. —Почему вы верите ему, но не верите мне? Как вы смеете?!

— Потому что у меня есть свидетель того, что он заходил впалату дважды, — сказал Сокольский. — Первый раз с вами, а второй раз — один.

Я шатнулась назад и еще плотнее прижалась к печи.

— Вы, наверное, и в другие палаты наведывались, например, вофицерскую, так? — спросил Сокольский, глядя на меня с сочувствием.

— Конечно, — пробормотала я. — И не единожды, это ведь мояобязанность.

— Я так и думал, — сказал он. — Вадюнин (кстати, он никакойне Вадюнин, его фамилия Калитников) дождался, пока вы скрылись в офицерскойпалате, проскользнул в солдатскую, быстро подошел к Девушкину и сделал ему уколморфия.

— Морфия?! — выдохнула я.

— Да.

— Но зачем?

— Затем, что Девушкин знал, кто такой Вадюнин, вернее,Калитников. Это ведь разведчик красных… Я тут навел кое-какие справки. ДокторВадюнин действительно служил в Новочеркасске, но был убит при налете красных нагоспиталь. Тогда немногие остались живы, и в их числе был ваш Девушкин. Онспасся и дал интересные показания в штабе армии. Некий военный медик не простобросил раненых, но отдал их на расправу красным. Более того — он был краснымшпионом, который выведывал у раненых интересующие его хозяев сведения. Фамилиясего негодяя — поручик Калитников.

— Поручик! — вскрикнула я, схватившись за голову, потому чтовнезапно вспомнила, где видела этого человека раньше. Брови, сошедшиеся кпереносице… Миндалевидные глаза… Меня обманули усы, обманули коротко стриженныеволосы! Но теперь я вспомнила его!

— Ну да, он предатель, — сказал Сокольский, несколькоозадаченный моим криком, но приписавший его изумлению, мол, Вадюнин оказалсяпоручиком Калитниковым. — Думаю, Девушкин узнал его и всячески пытался дать вампонять это. Я помню, он кричал: «Сестрица! Сестрица!» Но больше ничего не могсказать.

— Боже мой… — выдохнула я.

— К сожалению, сведения о Калитникове я получил толькосегодня, за два часа до вашего возвращения. Я отправил нарочного вам навстречу…Он увидел ваши подводы, узнал, что «Вадюнин» убит, увидел вас и вернулся…

Я вспомнила, что точно, какой-то всадник поравнялся с нами,поговорил с ездовыми и повернул назад. Мне было не до него, я была занятаМалгожатой и другими ранеными.

— Но как вы узнали про морфий?