С тех пор как в Париже

Взяли Бастилию,

Во всех предместьях,

На каждом перекрестке

Парни и девушки

Прямо на мостовых,

Безостановочно, днем и ночью,

Кружатся и танцуют,

Танцуют и кружатся —

В Париже!

Из песни «A Paris…»

* * *

Paris, то есть Париж. Знаете, это такой город… Это городисполнения заветных желаний! А Paris, то есть в Париже, каждый находит то, чтоискал, и обретает то, за чем приехал.

Кто-то бродит по залам Лувра и восторженно причитает просебя: «Мона Лиза! Венера Милосская! Ренуар, Ван Гог, Сезанн! Да не во сне лия?!»

Кто-то, задыхаясь не то от крутизны улочек, не то отвосхищения, поднимается на Монмартр, глядит с его высот на огромный, тающий вдымке (Париж всегда тает в легкой романтической дымке, даже в самый ясный день)восхитительный город и чувствует при этом никакие не мучения [1], а ошалелое,щенячье, незамутненное счастье оттого, что, как поется в оперетте, «у ног твоихлежит блистательный Париж…».

Кто-то сидит за столиком бистро, выставленным на тротуар,потягивает какой-нибудь там сюз, или кир, или другой аперитивчик, или простокофе из такой крохотной чашечки, что не поймешь, пьешь ты или просто вдыхаешьгорький, черный, горячий аромат. Сидит, стало быть, греется на солнышке,наслаждается зрелищем (за этими столиками, выставленными на тротуар, нормальноесть невозможно, можно только глазеть по сторонам): поток машин, поток людей,солнце, ветер, шелест платанов, смех, запах бензина, откуда-то музыканалетает.., это совсем необязательно Ив Монтан, но все равно — Paris, de Paris,a Paris! [2] — и ощущает себя настоящим парижанином, потому что так умеютсидеть в бистро (в разгар рабочего дня, между нами говоря!) только настоящиепарижане.

Кто-то шляется по авеню Опера, или по великолепным,ошеломляющим Елисейским Полям, или по сонному Тюильри, бросая взгляды напроходящих мимо женщин, и размышляет: «А ведь лгут люди, будто француженкивовсе не красивы! Красивы и на диво элегантны!» Но тут есть одна тонкость… Еслиженщина красива — значит, она не француженка. А если элегантна — значит,француженка непременно. Так, как парижанки, носить одежду не умеет никто. Дажеи пытаться не стоит.

Кто-то с обалделыми глазами носится по этажам ГалериЛафайет, столбенея то около одного бутика, то около другого, периодическиспускаясь на первый этаж, где продается парфюмерия, чтобы, словно наркоман,припасть к букету невероятных ароматов отСен-Лорана-Кардена-Риччи-Арден-Диора-Ланком-Барбери-Шанель-Кензо-Сисле-Живанши-Дольче&Габана…et cetera, et cetera, et cetera [3].

Ну, короче говоря, каждый находит в Париже то, что искал, иобретает то, за чем приехал. Некая особа по имени Алена Дмитриева, к примеру,какое-то время пребывала в уверенности, что приехала сюда ради того, чтобыпрочесть новую книгу и заодно узнать ужасное слово «fracture» — «перелом».Потом она решит, будто оказалась здесь для того, чтобы обнаружить два трупа.Потом — чтобы научиться танцевать аргентинское танго в стиле милонгеро. Потом —чтобы покопаться в ящичках с хрустальными подвесками. Потом… Потом она вообщеперестанет понимать, что здесь делает…

* * *

А начиналось все возвышенно и интеллектуально. Алена пошла врусскую библиотеку на рю де Баланс, что находится в пятом округе Парижа.Библиотека замечательная — основана самим Иваном Сергеевичем Тургеневым, отчегои называется Тургеневской.

Алена подошла к дому и нажала на кнопку внизу кодовогозамка. Замок щелкнул, Алена толкнула дверь, пересекла зеркальный, чистенькийподъезд, в котором по-прежнему стоял сильный запах краски, и подошла в лифту.На ручке кабины болталась табличка с надписью: «Ferme!»

Алена пожала плечами — странная табличка. Обычно, если лифтне работает, так и пишут: «Excusez, l`ascenseur ne travaille pas!», то есть«Извините, лифт не работает!». А тут почему-то сообщают: закрыто, мол. И безвсяких извинений. Ну и ладно, ferme так ferme. Видимо, даже французы устаютбыть беспрестанно вежливыми. Алена миновала лифт и вошла в лестничный отсек, вкотором находилась самая крутая и неудобная в мире лестница. И, шагая соступеньки на ступеньку, подумала: «Похоже на подъем на какую-нибудь колокольню!»

Это была ее последняя связная мысль за довольно долгийпромежуток времени, потому что, когда она дошла до поворота лестницы и началаподниматься на площадку, где находилась библиотечная дверь, кто-то вдругметнулся сверху и с силой рванул сумку из ее рук. Алена потеряла равновесие,резко развернулась и сорвалась со ступеньки, на которой стояла.

Каким-то чудом она успела уцепиться за перила, однакопадение не остановила, а просто задержала его, сорвалась не куда-нибудь вподземелье замка Иф, а всего лишь на три ступеньки. Впрочем, и этого ейоказалось вполне достаточно, потому что она упала на оба колена, причем упалатак, что…

Сначала у нее заискрилось перед глазами, а потом тошнотаподкатила к горлу от несусветной боли. И весь мир как бы померк. «Понимаешь,это остро, очень остро!» — пробился сквозь шум в голове чей-то прочувствованныйголос. А песня была когда-то со словами: «Понимаешь, это остро, очень остро —солнце, ветер, море, сопки и дожди…», что-то в таком роде. Они пели ее с девчонкамии кавалерами в Хабаровске, у костра на высоком берегу Амура. Кстати, была ещеодна песня, как раз про высокий берег Амура, на котором кто-то стоит… Часовыеродины, вот кто! Они там стоят, а она тут лежит. Она, Алена Дмитриева, лежит,поверженная во прах…

И, как принято писать в романах, вся жизнь прошла перед ееглазами.

Ну, если не вся, то хотя бы события двух последних дней.Странные события… И странности начались, что характерно, именно с посещенияэтой же самой библиотеки.

* * *

Здесь Алена бывала раз или два во время своих прошлыхприездов в Париж. Однако она в больших городах ориентировалась плохо (почему-тов лесу ей заблудиться никак не удавалось, а вот в городе, тем паче большом,такое случалось сплошь и рядом!), к тому же уродилась она барышней забывчивой,и адрес постоянно вылетал у нее из головы.