– Иди же! Не бойся! Подойди ближе!

Тилль закрыл глаза, но не смог заставить замолчать внутренний голос, который прямо-таки умолял его не делать этого: «Поворачивай обратно! Не ходи туда! Не смотри на это!»

Но Беркхофф не прислушался к своему внутреннему голосу, а пошел на зов убийцы, как будто его зачаровало пение сирен, выпущенных самим дьяволом.

Не открывая глаз, он сделал шаг вперед и, по его расчетам, оказался в дверном проеме, разделявшем обе комнаты. В это мгновение Тилль вспомнил, как стоял с закрытыми глазами на Рождество и ждал от родителей соответствующего знака, чтобы их открыть.

Только здесь не стояло никакой рождественской елки и подарки под ней не лежали. В помещении отчетливо ощущался запах страданий, мучений и…

– О боже! – воскликнул Тилль, заставивший себя открыть глаза.

Посередине пустого помещения, где отсутствовало даже ковровое покрытие, которым был устлан пол в остальных комнатах подвала, стоял массивный металлический прямоугольный стол, а на нем виднелся какой-то аппарат. Точнее даже, не аппарат, а самое настоящее адское изобретение. В натуре оно казалось еще более отвратительным, чем на фотографиях в газетах.

Деревянный ящик с вырезанными сбоку окошками внешне напоминал аппарат для искусственного дыхания. Подобные допотопные барокамеры Тиллю как-то раз довелось увидеть в музее истории судебной медицины. Отличие заключалось, пожалуй, лишь в том, что в агрегате «Искусственные легкие» голова пациента была открыта, а эта конструкция имела стенки со всех сторон.

– Что это такое? – едва дыша, спросил он.

– Мой отец всегда называл его «Трикси», не знаю почему.

Я же имя своему «инкубатору» давать не стал.

Тогда Тилль подошел поближе и протянул руку к ящику из коричневой прессованной древесины, где в обращенной к нему продольной стенке были проделаны два круглых отверстия величиной чуть больше ракетки для настольного тенниса. Они, как и верхняя сторона ящика, оказались остекленными. Причем у изголовья имелась специальная выемка, тоже из стекла.

– Макс? – потрясенный представшим ему зрелищем, только и смог проговорить Тилль.

Разглядеть, имелось ли какое-нибудь движение внутри этого агрегата, достаточно вместительного для шестилетнего, нет, уже семилетнего мальчика, у него не получалось, поскольку все стекла были матовыми и почти непрозрачными. Хотя…

Нет. Стекло было не матовым. Оно оказалось покрытым водяным паром!

Стекло запотело!

Тогда Тилль подошел еще ближе.

Так и есть! Оно запотело изнутри!

Беркхофф наклонился над закрытой крышкой и увидел лежавшее в ящике тело.

– Это… – только и смог выдавить из себя Тилль и посмотрел на стоявшего рядом Трамница, которого сложившаяся ситуация явно забавляла.

Слезы брызнули из глаз несчастного отца.

– Это мой сын? – спросил он.

– Ты его не узнаешь?

– Я… я его не вижу. Стекла так сильно запотели.

«Это уже само по себе является хорошим знаком, поскольку означает, что он дышит. Разве не так?» – подумал Беркхофф.

В ответ Трамниц по-отечески похлопал его по плечу и заявил:

– Подойди поближе и посмотри внимательнее.

– Но как… Как такое возможно?

Тилль зашмыгал носом и провел рукавом халата по стеклу снаружи, что, конечно, было бессмысленно, поскольку конденсат покрывал его поверхность изнутри.

Однако здравый смысл подсказывал Беркхоффу, что Макс не мог целый год провести в этом ящике. Выжить в одиночку, да еще в доме, о котором никто не знал, было просто нереально.

– Ты действительно не знаешь, где находишься? – спросил стоявший рядом Трамниц. – Не узнаешь?

В ответ Тилль замотал головой, как маленький школьник, вызванный к классной доске и не способный решить заданную ему задачу.

– Ты и вправду не понимаешь, что на самом деле произошло? – продолжал спрашивать его маньяк. – Я имею в виду то, что случилось год назад с Максом?

– Нет, – прошептал Беркхофф, чувствуя поднимающийся у него изнутри всеобъемлющий страх.

– Ладно, – сказал Трамниц. – Так и быть, я помогу тебе.

Возвращение к прошлому

Макс. Год назад

«Кубик льда», – твердил про себя Макс, крепко держа в руках модель космического корабля.

С этой мыслью мальчуган вышел на улицу в холод, который идеально подходил для кодового слова, которое они вместе с отцом придумали прошлым летом.

Они тренировались снова и снова, чтобы кодовое слово четко врезалось в память, используя для этого любой удобный случай, – прогулки по лесу, поездки на машине и даже ожидание автобуса.

– Как ты поступишь, если незнакомый человек скажет тебе, чтобы ты пошел вместе с ним?

– Я спрошу у него кодовое слово.

– А какое кодовое слово?

«Кубик льда», – пробормотал Макс, осторожно спускаясь по ступенькам парадной лестницы в палисадник. Ему ни в коем случае нельзя было поскользнуться – от этого в модели космического корабля могло что-нибудь сдвинуться или вовсе сломаться. А этого допустить было нельзя. По крайней мере, до той поры, пока его творение не увидит Анна. Анна, от которой всегда так хорошо пахло, когда она его ласково тискала.

– Эй, малыш! – окликнул его мужчина, стоявший справа под старым фонарем.

– Да?

– Не подскажешь, где тут дом под номером шестьдесят пять?

Максу вовсе не хотелось задерживаться на своем пути к Анне, а кроме того, с каждой секундой становилось все холоднее и холоднее.

– Какое кодовое слово? – ответил он незнакомцу.

– Не понял, – удивился мужчина и посмотрел на Макса так, как будто тот разговаривал с ним на тайном языке, придуманном в игре вместе с лучшим другом Антоном.

– Не важно, – немного подумав, ответил Макс, решив все же помочь незнакомцу. – Как вы сказали? Дом номер шестьдесят пять?

В конце концов, неизвестный не просил его идти вместе с ним, да и правила применения кодового слова вряд ли подходили к этой ситуации. Ведь перед ним стоял человек в форме почтальона, тянувшего по снегу тачку, доверху нагруженную почтовыми посылками.

– Спасибо, приятель, – попрощался почтальон после того, как Макс показал ему дорогу.

Оказалось, что почтальон ошибся не только номером дома, но и улицей. Ему нужна была не Lärchenweg, а Lerchenweg[10].