Он хорошо помнил ненавидящие глаза марфинцев, которые с запозданием поняли, что выдача задолженности по зарплатам всего лишь лихой трюк. Теперь они сообразили, что с победой на выборах представителей партии предпринимателей никто не станет думать о повышении их жалованья, никто не позаботится выплачивать страховки и пособия. Потому что все деньги уже использованы. Тот куш, на который еще можно было рассчитывать, уже был расхватан, растащен на строительство коттеджей и вилл, осел в зарубежных банках, ушел на покупку супердорогих лимузинов.

Да что там избиратели! Даже он, кандидат в депутаты Михаил Петрович Пантов, после неожиданного исчезновения спонсора чувствовал себя брошенным и обманутым. Бурмистров так и не объявился, и денег, которые были выделены им на предвыборную раскрутку, на последний этап не хватило. Может быть, именно поэтому Пантов не досчитается нескольких голосов отъявленных алкоголиков, которые не получат на избирательном участке по банке дармового пива и откажутся внести в бюллетень его фамилию.

Он не стал закрывать окно, за которым уже были слышны звуки бравурных маршей. Надел небесного цвета костюм, который приобрел в фешенебельном французском магазине, повязал модный галстук и набрал номер на трубке сотового телефона.

— Бобан? Все в порядке?

Короткий ответ телохранителя одновременно и обрадовал его, и разволновал. Чтобы немного прийти в себя, Пантов сделал несколько глотков крепкого кофе и вышел из квартиры. Наверняка в штабе предпринимателей уже ждали его появления. Возможно, предстоящие сутки когда-нибудь найдут отражение в материалах краеведческого музея и будут описаны местными историками как самое грандиозное сражение за власть в области.

По дороге в штаб он заехал на свой избирательный участок, где его уже поджидали несколько репортеров, и, отвечая на их однотипный вопрос о победителе, торжественно потряс кулаком в воздухе: думское кресло будет за мной!

День выборов для Хоттабыча начался не с похода в избирательный участок, а с поездки с Эдитой в неврологическое отделение психиатрической клиники.

Вернувшись из Марфино за полночь, он чувствовал себя после дальней дороги разбитым и усталым. У него было только два желания: выпить чашку горячего чая и поскорее добраться до кровати. Надо было хоть немного отдохнуть: предстоящий день обещал стать еще более насыщенным событиями, чем прошедший. И хотя Хоттабыч, как и его помощники по избирательной кампании, не сомневался в своей победе — предварительный опрос, который за неделю до выборов провели его статисты и социологи, показал, что спикер опережал всех конкурентов с двойным отрывом, — все же напряжение начинало с каждой минутой возрастать.

Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Фильку и Эдиту, он на цыпочках прошел на кухню, поставил чайник на плиту и направился в кабинет, чтобы снять костюм и сбросить с шеи представительскую удавку, как он иногда в шутку называл галстук.

По дороге он заглянул в детскую и увидел внука, который спал, свернувшись калачиком, даже не сняв с себя верхнюю одежду. Чуть слышно кляня непутевую дочь, Хоттабыч снял с мальчика футболку, носки и спортивные штанишки, сплошь облепленные кусками высохшей грязи.

Укрывая Фильку одеялом, Хоттабыч почувствовал непонятное беспокойство. Он вышел из детской и, ускоряя шаг, направился к комнате дочери. Эдита не ответила на стук, в дверную щель проникал тускло-розовый свет ночника, и Хоттабыч толкнул дверь рукой.

Из комнаты пахнуло запахом устоявшегося перегара. Около кровати валялось несколько пустых бутылок из-под сухого вина и водки. Эдита лежала на спине и, казалось, широко открытыми глазами смотрела в потолок. Даже при слабом освещении комнаты ее лицо выглядело мертвецки бледным.

Не на шутку испугавшись, Хоттабыч кинулся к кровати, приподнял безвольную руку дочери и нащупал пульс на запястье. Ощутив слабые удары, он тяжело вздохнул: жива!

Эдита медленно повернула к нему голову.

Он положил ей руку на лоб и почувствовал под ладонью холодные капельки пота. Эдита снова уставилась в потолок с отрешенной улыбкой. Уж не заболела ли?

— Тебе обязательно надо уснуть, — попросил он.

— Надо уснуть, — повторила она, но даже не попыталась закрыть глаза.

Он поднялся, налил из графина воды в стакан, достал коробку с лекарствами и, выдавив из упаковки две таблетки снотворного, протянул дочери. Она не шевельнулась, и Хоттабыч, приподняв голову, сам засунул ей в рот таблетки и поднес к губам стакан с водой.

Пока он, обжигаясь, отхлебывал из кружки горячий чай, из комнаты Эдиты слышалось непонятное бормотание. Она бредила.

Утром он снова заглянул в ее комнату — дочь лежала в том же положении и смотрела в потолок. Хоттабыч собрал с пола пустые бутылки и вызвал «неотложку».

Врач долго изучал зрачки Эдиты и наконец вынес диагноз:

— Какое-то потрясение привело к депрессивному состоянию. Пожалуй, мы заберем ее в клинику…

Целый день они просидели с Филькой в скверике, который располагался рядом с неврологическим корпусом. Несколько раз спикер беседовал с главным врачом. Тот лишь успокаивал: все пройдет, болезнь излечима, и сыпал медицинскими терминами, которые только еще больше пугали Хоттабыча: «пессимистическое восприятие окружающей обстановки», «чувство вины», «бред самообвинения», «осознание собственной греховности» и «временное отсутствие каких-либо побуждений».

Он слушал врача и ловил себя на мысли, что и сам на грани нервного срыва и депрессии. Чувство вины за состояние дочери не давало ему покоя. Разве не он, отец, не смог уберечь Эдиту от страшного потрясения? Да, она не слушала его. Да, наделала кучу ошибок. Но какой же он отец, если не смог уберечь от пропасти собственную дочь? Какой же он парламентарий? Как он может влиять на членов парламента, если не в силах убедить одного человека — родную дочь?

В воротах клиники они столкнулись с Агейко.

— Ну, привет, Филипп, — Юрий протянул мальчику руку и поднял глаза на спикера: — Как она?

— Депрессия. Нервный срыв. А ты как здесь оказался?

— Проходил мимо и вас вдруг заметил, — Агейко врал, не моргнув глазом.

— Сыщиком ты был, сыщиком и остался. Не скучаешь по оперативной работе?

Агейко пожал плечами:

— А если и скучаю, то что от этого изменится?

Сердюков слонялся по штабу экологической партии из угла в угол. Несколько раз спускался к подъезду, где около дверей скучали два старичка в камуфляжной форме. К вечеру в огромном холле кто-то из помощников на всю катушку врубил магнитофон. И теперь на улицу рвался революционный мотив, подхваченный неунывающими партийцами-экологами: «Врагу не сдается наш гордый “Варяг”, пощады никто не желает…»

Честно признаться, он не верил в свою победу. Что он, Сердюков, в процессе предвыборной подготовки мог противопоставить мощному напору своего основного конкурента? Да ничего! У него не было ни денег, ни квалифицированных специалистов, ни агитационной поддержки, которыми обладал Пантов. Только воля да работоспособность. Даже плакаты с его фотографией, отпечатанные ничтожным тиражом на допотопных машинах старенькой марфинской типографии, провисели на улицах городка не больше двух дней. Кто-то из помощников конкурентов позаботился, чтобы их содрали.