Дни прибывали, и мальчику уже нечем было заполнитьневероятно растянувшиеся часы между обедом и вечером. О, как они были длинны,эти тягостные часы равноденствия! Они были еще длиннее пустынных улиц,бесконечно уходивших в сторону Ближних Мельниц.

Пете уже разрешали гулять возле дома. Он медленно ходил взади вперед по сухому тротуару, жмурясь на солнце, садившееся за вокзалом.

Еще год тому назад вокзал казался ему концом города. Завокзалом уже начиналась география. Теперь же мальчик знал, что за вокзаломпродолжается город, тянутся длинные пыльные улицы предместий. Он ясно представлялсебе их уходящими на запад.

Там в перспективе, заполняя широкий просвет между скучнымикирпичными домами, висит чудовищный круг красного допотопного солнца, лишенноголучей и все же ослепляющего резким, угрюмым светом.

За две недели до пасхи биндюжники привезли на Куликово полелес. Появились плотники, землекопы, десятники. Во всех направлениях по землепротянулись ленты рулеток. Подрядчики со складными желтыми аршинами в наружныхкарманах зашагали, отмеривая участки. Это началась постройка пасхальныхбалаганов.

Для Пети не было большего удовольствия, чем бродить поКуликову полю среди ящичков с большими гвоздями, топоров, пил, бревен, щепы,гадая, где что будет выстроено. Каждый новый ряд вкопанных столбов, каждая новаяканава, каждый обмеренный рулеткой и отмеченный колышками участок тревожиливоображение.

Разыгравшаяся фантазия рисовала сказочной красоты балаганы,полные чудес и тайн, в то время как рассудительный опыт твердил, что все будетточно таким же, как и в прошлом году. Не хуже, не лучше. Но фантазия не моглапримириться с этим – она требовала нового, небывалого. Петя подходил к рабочим,к подрядчикам, терся возле них, желая что-нибудь выпытать:

– Послушайте, вы не знаете, что здесь будет?

– Известно, что. Балаган.

– Я знаю, что балаган, а какой?

– Известно, какой. Деревянный.

Мальчик притворно хохотал, стараясь подольститься:

– Да я сам знаю, что деревянный. Вот комик! А что в нембудет? Цирк?

– Цирк.

– Как же цирк, когда цирк круглый, а это не круглое?

– Значит, не цирк.

– Может быть, паноптикум?

– Паноптикум.

– Такой маленький?

– Значит, не паноптикум.

– Нет, серьезно, что?

– Нужник.

Багровея от неприличного слова, Петя хохотал еще громче,готовый на все унижения, лишь бы узнать хоть что-нибудь.

– Ха-ха-ха! Нет, серьезно, скажите, что здесь будет?

– Иди, мальчик, иди, тебе здесь не компания. На урокиопоздаешь.

– Я еще не хожу в гимназию. У меня была скарлатина, а потомвоспаление легких.

– Так иди и ляжь в постелю, чем путаться под ногами. Неморочь людям голову!

И Петя, натянуто улыбаясь, отходил прочь, продолжая ломатьголову над неразрешимым вопросом.

Впрочем, было отлично известно: все равно до тех пор, покабалаганы не обтянут сверху холстом и не увешают картинами, ничего нельзяузнать. Это было так же невозможно, как угадать, какого цвета распустится кпервому дню пасхи гиацинт из бледной ножки.

В страстную субботу в балаганы привезли в высшей степенитаинственные зеленые ящики и сундуки с надписью: «Осторожно». Но в Одессе небыло ни одного мальчика, который знал бы, что находится в этих сундуках.

Можно было только предполагать, что это восковые фигуры,волшебные столики фокусников или тяжелые плоские змеи с тусклыми глазами ираздвоенным жалом.

Было также известно, что в одном из этих сундуков находитсяженщина-русалка с дамским бюстом и чешуйчатым хвостом вместо ног. Но как онатам живет без воды? Или, может быть, в сундуке заключена ванна? Илиженщина-русалка упакована в мокрую тину? Обо всем этом можно было толькодогадываться.

Петя сходил с ума от нетерпения, дожидаясь начала ярмарки.Ему казалось, что еще ничего не готово, что все пропало, что вдруг ярмарка вэтом году так и не откроется.

Но его опасения оказались напрасны. К первому дню праздникавсе было готово: картины развешаны, столбы из флагов выбелены, площадь обильнополита из длинных зеленых бочек, которые целый день накануне разъезжали междубалаганами, черня сухую землю сверкающими граблями воды.

Одним словом, пасха пришла и расцвела в тот самый день, вкоторый ей и полагалось по календарю.

Утомительно трезвонили колокола, среди взбитых облаковлетело свежее солнце. Тетя в белом кружевном платье резала ветчину, отогнувкожу окорока, толстую и круглую, как револьверная кобура.

Сахарные барашки стояли на куличах. Розовый Христос летел,как балерина, на проволочке, подняв бумажную хоругвь. Вокруг зеленойкресс-салатной горки лежали разноцветные крашенки, до глянца натертые коровьиммаслом, выпукло отражая вымытые окна.

Кудрявые гиацинты в вазонах, обернутых розовой гофрированнойбумагой, исходили удушающе-сладким и вместе с тем смертным, погребальным своимароматом, таким густым, что казалось: это он курился сиреневыми волокнами всолнечных лучах над пасхальным столон.

Но именно этот первый день пасхи и был для Пети особенноневыносимо долог и скучен. Дело в тем, что на первый день пасхи запрещались всебез исключения зрелища и гуляния. Этот день полиция посвящала богу. Но зато вдвенадцать часов следующего – с разрешения начальства – люди начиналивеселиться.

Ровно в полдень раздался свисток дежурного околоточного, ипосредине Куликова поля на высокой выбеленной мачте развернулся трехцветныйфлаг.

И тотчас началось нечто невообразимое. Ударили турецкиебарабаны полковых оркестров. Грянули шарманки и органчики каруселей. Раздалисьобезьяньи картавые крики рыжих и фокусников, пронзительно зазывающих публику свыбеленных помостов балаганов. Завертелся стеклярус, понеслись коляски илошадки.

В головокружительное голубое, облачное небо ударили утлыекораблики качелей. Всюду настойчиво, без передышки, колотили в небольшие медныеколокола и треугольники. Разносчик пронес на голове сверкающий стеклянныйкувшин с ледяной крашеной водой, где болталось несколько кружочков лимона,кусок льда и пыльное серебряное солнце.