А на самом деле выходило чуть слышно:

– Тсц, ты, тсц…

Но большую часть времени дедушка неподвижно смотрел вдаль.Там, между двумя прибрежными горками, виднелся голубой треугольник моря сомножеством рыбачьих парусов. Глядя на них, старик не торопясь разговаривал самс собой:

– Да, это верно. Ветер любит парус. С парусом совсем не то,что без паруса. Под парусом иди себе куда хочешь. Хочешь, иди в Дофиновку,хочешь – в Люстдорф. Под парусом можно сходить и в Очаков, и в Херсон, и даже вЕвпаторию. А без паруса, на одних веслах, это что ж: курям на смех! До БольшогоФонтана за четыре часа не догребешь. Да назад четыре часа. Нет, если ты рыбак,то тебе надо парус. А без паруса лучше в море и не выходи. Один только срам.Шаланда без паруса все равно что человек без души. Да.

Все время, не переставая, дедушка думал о парусе.

Дело в том, что как-то ночью на минуточку заходил Терентийповидаться с семьей. Он принес детям гостинцев, оставил жене на базар три рубляи сказал, что на днях постарается справить новый парус.

С этого времени дедушка перестал скучить.

Мечты о новом парусе наполняли его. Он так ясно, такотчетливо видел этот новый парус, как будто бы тот уже стоял перед ним – тугой,суровый, круглый от свежего ветра.

Обессиленный навязчивой мыслью о парусе, дедушка впадал взабытье. Он переставал понимать, где он и что с ним, продолжая толькочувствовать.

Сознание, отделявшее его от всего, что было не им, медленнотаяло. Он как бы растворялся в окружавшем его мире, превращаясь в запахи,звуки, цвета…

Крутясь вверх и вниз, пролетала бабочка-капустница слимонными жилками на кремовых крылышках. И он был одновременно и бабочкой и ееполетом.

Рассыпалась по гальке волна – он был ее свежим шумом. Нагубах стало солоно от капли, принесенной ветерком, – он был ветерком и солью.

В одуванчиках сидел ребенок – он был этим ребенком, а такжеэтими блестящими цыплячье-желтыми цветами, к которым тянулись детские ручки.

Он был парусом, солнцем, морем… Он был всем.

Но он не дождался паруса.

Однажды утром Петя пришел на море и не нашел возле хибаркистарика. На том месте, где обычно стояла его кровать, теперь были устроеныкозлы, и на них чужой рослый старик с киевским крестиком на черной шее стругалдоску.

Длинная стружка, туго завиваясь, штопором лезла из рубанка.

Тут же стояла Мотя в новом, но некрасивом, ни разу нестиранном коленкоровом платье и в тесных ботинках.

– А у нас дедушка сегодня умер, – сказала она, близкоподойдя к мальчику. – Хочешь посмотреть?

Девочка взяла Петю за руку холодной рукой и, стараясь нескрипеть ботинками, ввела в мазанку.

Дедушка с выпукло закрытыми глазами и подбородком,подвязанным платком, лежал на той же самой жидкой кровати. Из крупных рук,высоко выложенных на груди поверх иконы св. Николая, торчала желтая свечечка.Сквозь вымытое стекло падал столб такого яркого и горячего солнечного света,что пламени свечки совсем не было видно. Над расплавленной ямкой воска виднелсялишь черный крючок фитилька, окруженный зыбким воздухом, дававшим понять, что свечагорит.

На третий день дедушку похоронили.

Ночью накануне похорон явился Терентий, ничего не знавший осмерти деда. На плече Терентий держал громадный, тяжелый сверток. Это былобещанный парус.

Терентий свалил его в угол и некоторое время стоял переддедушкой, уже положенным в сосновый некрашеный гроб.

Потом, не перекрестившись, крепко поцеловал старика втвердые, ледяные губы и молча вышел вон.

Гаврик проводил брата берегом до Малого Фонтана. Отдавкое-какие распоряжения относительно похорон, на которые он, конечно, не могприйти, Терентий пожал младшему брату руку и скрылся.

…Четыре русоусых рыбака несли на плечах дедушку в легкомоткрытом гробу.

Впереди, рядом с матросом в изодранном мундире, несшим наплече грубый крест, шел чистенький, умытый, аккуратно причесанный Гаврик. Ондержал на полотенце громадную глиняную миску с колевом.

Гроб провожали Мотина мама с Женечкой на руках, Мотя, Петя инесколько соседей-рыбаков в праздничных костюмах, всего человек восемь. Но помере приближения к кладбищу народу за гробом становилось все больше и больше.

Слух о похоронах старого рыбака, избитого в участке,непонятным образом облетел весь берег от Ланжерона до Люстдорфа.

Из приморских переулков целыми семьями и куренями выходилирыбаки – малофонтанские, среднефонтанские, сдачи Вальтуха, из Аркадии, сЗолотого Берега, – присоединяясь к процессии.

Теперь за нищим гробом дедушки в глубоком молчании шла ужетолпа человек в триста.

Был последний день апреля. Собирался дождик. Воробьи,расставив крылья, купались в мягкой пыли переулков. Серое асфальтовое небостояло над садами. На нем с особенной резкостью выделялась молодая однообразнаязелень, вяло повисшая в ожидании дождя.

Во дворах сонно кукарекали петухи. Ни один луч солнца непроникал сквозь плетеные облака, обдававшие духотой.

Возле самого кладбища к рыбакам стали присоединятьсямастеровые и железнодорожники Чумки, Сахалинчика, Одессы-Товарной, Молдаванки,Ближних и Дальних Мельниц. Кладбищенский городовой с тревожным удивлениемсмотрел на громадную толпу, валившую в ворота.

Кладбище, как и город, имело главную улицу, соборнуюплощадь, центр, бульвар, предместья. Сама смерть казалась бессильной передвластью богатства. Даже умерев, человек продолжал оставаться богатым илибедным.

Толпа молча прошла по главной улице тенистого городамертвецов, мимо мраморных, гранитных, лабрадоровых фамильных склепов – этихмаленьких роскошных вилл, за чугунными оградами которых в черной зеленикипарисов и мирт стояли, опустив крылья, каменные высокомерные ангелы.

Здесь каждым участком земли, купленным за баснословныеденьги, по наследству владели династии богачей.

Толпа миновала центр и свернула на менее богатую улицу, гдеуже не было особняков и мавзолеев. За железными оградами лежали мраморныеплиты, окруженные кустами сирени и желтой акации. Дожди смыли позолоту свыбитых имен, и маленькие кладбищенские улитки покрывали серые от временимраморные доски.

Затем пошли деревянные ограды и дерновые холмики.