— Я дерусь только с ровней — деревенские простаки дерутся на ярмарках, на кулаках.

Шувалов взял бледного Миниха за локоть и, повернувшись к молодому графу Печерскому спиной, направился вон из зала. На Вано было страшно смотреть. Его лицо почернело, гости, стоявшие рядом с ним, быстро начали отступать, делая вид, что ничего не заметили. Каподистрия подошел к молодому человеку, взял его под руку и увел в полутемную галерею, где недавно беседовал с Вольским.

— Что случилось? — жестко спросил статс-секретарь.

— Я просто высказал свое мнение относительно рассказа барона Миниха. Сказал, что генералу Милорадовичу не следовало позволять противнику укрыться за стенами города, только для того, чтобы избежать потерь среди своих солдат. Зачем жалеть солдат, мужик — раб, он понимает только кнут, а солдаты — те же мужики. А Шувалов оскорбил меня при всех, назвав варваром. Когда же я сказал тому, что вызываю его на дуэль, он оскорбил меня вторично, заявив, что я ему не ровня.

— Он сказал вам правду: его император выбрал в мужья своей незаконной, но очень любимой дочери Софье. Поэтому он — уже почти член царской семьи, — с грустью объяснил граф Иоанн. — А то, как вы отозвались о герое войны и любимце армии генерале Милорадовиче, не простит вам никто из офицеров, присутствующих в зале. Что же касается солдат — все, кто воевал, относятся к ним иначе, чем вы.

— Он должен ответить, — горячился молодой граф, губы которого тряслись.

— Если вы попытаетесь настаивать, то окажетесь в тюрьме. Кроме того, после случившегося сегодня вас больше не примут ни в одном доме столицы. Берите мой экипаж и езжайте к себе, а завтра отправляйтесь в имение к матери. Если все забудется, возвращайтесь через год, начнем все сначала.

Каподистрия наклонил голову, прощаясь с молодым графом, и направился обратно в зал. Его спина была такой прямой и неприступной, что Вано проглотил недосказанные слова и, развернувшись, побрел к выходу. Через полчаса он уже входил в вестибюль дома Печерских, а еще через пять минут, не раздеваясь, рухнул на кровать в своей спальне. Молодой человек не мог понять, как же так получилось, что оскорбили его, и он же оказался во всем виноватым.

Утром Вано поднялся еще на рассвете, так и не заснув. В Пересветово он ехать не хотел: не мог вернуться к матери побитой собакой, хотя много раз за эту ночь перед мысленным взором молодого человека вставало бледное лицо Саломеи, такое, каким он запомнил его, уезжая из Пересветова. Тогда мать даже не подошла к окну, он внимательно смотрел на окно ее спальни — занавеска не дрогнула. Почему мать так обиделась? Ведь он сказал ей правду, да и Заира, посоветовавшая ему уехать одному, так и сказала:

— Езжай один, мой мальчик, мать не даст тебе жизни, докажи всем, что ты уже взрослый.

Вано так и поступил. И вот теперь он должен прятаться, когда сам является пострадавшей стороной. Но было ясно, что Каподистрия больше не станет ему помогать, и Вано решил уехать в Марьино. Это недалеко от столицы, вдруг граф Иоанн изменит свое решение, по крайней мере, Вано сможет иногда навещать своего старшего друга. Дав слугам приказ укладывать вещи, граф направился в столовую, чтобы позавтракать перед дорогой. Он был в ужасном настроении, слуга, прислуживающий ему, видимо, чувствовал гнев молодого барина, потому что куда-то исчез. Оглядевшись по сторонам и увидев, что некому подать ему чашку с кофе, Вано зарычал:

— Данила! Немедленно сюда!

Но вместо слуги в дверях появился вчерашний старик, с которого начались несчастья Вано.

— Не нужно кричать, — спокойно заявил Вольский, — это я его отослал. Нам нужно поговорить без свидетелей.

— Мне не о чем с вами разговаривать! — выкрикнул взбешенный Вано. — Убирайтесь из моего дома!

— Это не ваш дом, а дом графа Михаила Печерского, которого любовник вашей матери Коста пытался застрелить, разыскав того в Бельгии, — спокойно возразил старый дипломат. — Кстати, кольцо, которое этот бандит снял с руки умирающего Михаила, сейчас надето на вашем пальце. Я сам передал его племяннику в Вене вместе с завещанием его отца.

— Нашего отца, — процедил Вано, — я — тоже наследник Печерских, и не позволю себя обобрать.

— Я являюсь душеприказчиком покойного графа Печерского, — объяснил Вольский, — поэтому должен выполнить его последнюю волю. Она состоит в том, что все состояние Печерских отошло к Михаилу, а ваша мать и вы должны покинуть владения, принадлежавшие ранее графу Петру Гавриловичу. Он особенно настаивал на этом условии. Я выяснил, что ваша матушка в течение многих лет забирала себе доходы с Пересветова и уже приобрела на них одно имение, два доходных дома в Ярославле и прядильную фабрику. Вы оба можете переехать в ее новое имение, тогда Михаил Печерский не будет поднимать скандала, порочащего честь вашей матери.

Еще утром Вано считал, что хуже быть уже не может, а оказалось, что может. Молодой человек чувствовал, что его жизнь кончена, осталось только умереть. Не ехать же к матери, чтобы жить вместе с ней в крошечном Рощино, считая каждую копейку.

— Я вам не верю! — в отчаянии воскликнул он. — Есть же законы, отец не может оставить сына без наследства!

— Дело в том, что он вам не отец, — заявил Вольский, — я думал, мать давно объяснила вам сложившуюся ситуацию. Покойный граф Печерский оставил документ, заверенный тремя священнослужителями, что он никогда так и не прикоснулся к своей третьей жене. Вы просто не можете быть его сыном.

Вано показалось, что он умер. Он не был графом, а был незаконнорожденным, может быть, даже крепостным. Если бы его сердце сейчас разорвалось, молодой человек был бы счастлив. Смерть показалась ему наилучшим выходом. Он сидел, смотря в пол, не реагируя на слова Вольского. Тот пытался объяснить Вано, что дает ему три дня, чтобы собраться и покинуть дом Михаила. Молодой человек будто сквозь вату, слышал, как мерзкий старик, разрушивший всю его жизнь, сообщил, что завтра выезжает в Пересветово к Саломее. Но несостоявшегося графа это больше не волновало. Он, наконец, узнал, что же мать сделала своему мужу, поплатившись за свой проступок десятилетиями ссылки. Она родила его.

Молча просидев в столовой почти сутки, молодой человек, наконец, пришел в себя настолько, чтобы попытаться собрать по кусочкам свою разбитую жизнь и принять важные решения. Он подумал, что должен вернуться в Санкт-Петербург признанным героем, когда никто не посмеет обсуждать его постыдное прошлое и преступление матери и Косты. Он снял с пальца кольцо с гербом Печерских, бросил его на полку камина и, потребовав заложить экипаж, поехал к князьям Ипсиланти. Печерский попросил доложить о себе князю Александру, но к нему вышли двое: Александр и Дмитрий. Молодой человек заявил, что готов отдать жизнь за свободу Греции, и братья могут располагать им. С восторгом приняв это странное предложение, Александр Ипсиланти дал новому соратнику поручения в Одессу. На следующий день по документам грека — дальнего родственника молодых князей — тот уехал сначала в Одессу, а оттуда в Стамбул, поклявшись себе, что либо погибнет, либо вернется в Россию героем-освободителем Греции. Повзрослев за один день на десять лет, Иван Печерский был намерен сдержать свою клятву, а Вано больше не было.