часть Румынии с выходом к Черному морю и дальнейшим продвижением на север и восток и 3. Со стороны Норвегии на Мурманск и через Швецию, Финляндию, а также через Прибалтику на Ленинград. Для этой цели сосредотачиваются большие войсковые соединения в Восточной Пруссии и Мемеле, в польском гувернемане (Варшава), Лодзи и Верхней Силезии. Советский инженер т. Кукушкин, ехавший 11.7.40 г. из Берлина в Данциг по вопросам погрузки угля в СССР, наблюдал большое движение военных грузов и эшелонов в направлении на Восток. Скорый поезд, на котором он ехал, из-за внеочередного пропуска военных грузов и эшелонов опоздал более чем на 22 часа.

Слухи о возможной войне в скором времени между СССР и Германией ходят не только среди немецкого населения, но также и среди польского населения, которое открыто говорит о скором приходе Красной армии для освобождения их от германского ига. В Готенхафене (бывшая Гдыня) 8.7.40 г. объявлен призыв 21 года рожд. (с 1900 по 1921 гг.) всех фольксдойче, т. е. прибалтийских немцев, немцев Западной Украины и Западной Белоруссии, а также поляков, принявших немецкое подданство.

…Все это вместе взятое характеризует наличие сумасбродных планов, вынашиваемых в определенной части нацистов, сеющих различные провокационные слухи, а также возрастающую военную подготовку Германии{535}.

Оговорка насчет «провокационных слухов» была, конечно, не случайной. Коптелов, как и все советские дипломаты и разведчики, предупреждавшие Москву о гитлеровской агрессии, вынужден был подстраховываться. Категорично высказывать точку зрения, противоречившую мнению Сталина, было опасно, за это можно было поплатиться карьерой и жизнью. Советский правитель убедил себя в том, что Гитлер если и нападет, то не раньше 1942 года, и всех, кто утверждал обратное, зачислял в ряды паникеров и дезинформаторов.

Дипломаты были осведомлены о точке зрения Сталина, которую он не скрывал, в том числе в расчете, что это убедит немцев в его приверженности курсу на взаимодействие с Германией. 13 апреля 1941 года во время проводов на вокзале в Москве министра иностранных дел Японии Ё. Мацуоки (после подписания пакта о нейтралитете с СССР) корреспондент газеты «Франкфуртер цайтунг» Перцген оказался свидетелем разговора Сталина с германским военным атташе. «Сталин спросил его: “Вы немец?” Атташе ответил: “Да”. Тогда Сталин ему дружественно заявил: “Мы будем дружить”. Военный атташе ответил, вытянувшись в струнку: “Я убежден в этом, г. Сталин!”»{536}

Об этом эпизоде Перцген, вернувшись в Берлин, рассказал немецким журналистам и представителю ТАСС Лаврову.

С учетом мнения вождя предупреждения о подготовке Германии к войне отличала вынужденная двойственность. Мол, располагаем такими сведениями, но нельзя исключать, что это «провокационные слухи» или, допустим, дезинформация, которую подбрасывают англичане. Об этом полпредство сообщало в центр со ссылкой на официальные немецкие источники. Например, руководство так называемого Русского комитета, объединявшего немецких промышленников, торговавших с СССР (председатель Ф. Чунке), уверяло, что слухи о нападении Германии распространяют британская Интеллидженс сервис и американская пропаганда{537}.

Но даже с подобными оговорками поступавшие в центр донесения об истинных намерениях гитлеровской Германии должны были заставить задуматься вождя и его ближайшее окружение. С конца 1940 года этими донесениями полпредство буквально забрасывало центр. Они передавались как по шифросвязи, так и дипломатической почтой. Деканозов мог позволить себе то, что не мог позволить Коптелов или другой дипломат, то есть говорить о грядущей агрессии почти открытым текстом. Но и он тем не менее рисковал. Расположение диктатора было непостоянным, все могло в один миг перемениться, и случалось не раз, что он устранял самых приближенных и преданных ему соратников. В. В. Соколов писал, что донесения Деканозова требовали «достаточного мужества»{538}. Даже в тех случаях, когда замнаркома и полпред прикрывался «слухами», которым он будто бы до конца не верил{539}.

С начала 1941 года сообщать в Москву о надвигавшейся угрозе агрессии приходилось все чаще. В марте Деканозов отправил Молотову немецко-русский разговорник, предназначенный для германских солдат. «Есть данные, – писал полпред, – что такими книжечками снабжены все солдаты на германо-русской границе. Книжечка представляет интерес, прошу Вас ознакомиться с ней»{540}. Это было конкретное свидетельство намерений Гитлера. Слова Деканозова свидетельствовали о том, что полпред понимал это и хотел, чтобы Молотов понял тоже. Помощник начальника личной канцелярии наркома Ленский пометил на сопроводительном письме, что «книжечка осталась у Молотова»{541}. Видно, тот внял просьбе полпреда и решил изучить разговорник. Он также ознакомил с ним Сталина, всех членов Политбюро и заместителей главы НКИД. Но последствий это не имело.

Полпредство получало письма от местных жителей, сочувствовавших Советскому Союзу, возможно, уцелевших немецких коммунистов. Так или иначе, они были осведомлены о гитлеровских планах и хотели предостеречь Москву. Обо всех этих предостережениях Деканозов исправно информировал центр.

В декабре 1939 года, когда еще мало что омрачало советско-германскую дружбу, в полпредство явился некий изобретатель, назвавшийся Карлом Вайнертом. Он предлагал передать Советскому Союзу придуманный им аппарат для борьбы с подводными лодками и надводными кораблями. «По его заявлению, – написал в записи беседы советник Тихомиров, – германо-советская дружба это только дружба кажущаяся и сугубо временная и что теперешнее германское правительство, против которого борется рабочий класс, выступит против СССР». Тихомиров расценил посещение Вайнерта как «попытку прощупать нас “изобретениями”»{542}, но спустя год с небольшим прозвучавшее тогда предупреждение уже не воспринималось как совершенно фантастичное.

Вот что полпред доложил в центр 1 апреля 1941 года:

В 17 часов к моему секретарю тов. Гурьяновой позвонил городской телефон. Сняв трубку, она услышала следующую фразу, быстро сказанную на немецком языке: «Около мая начнется война против России». После этого говорящий повесил трубку»{543}.

4 апреля Деканозов направил в центр шифртелеграмму с пометкой «Особая» на десяти листах. Для шифровок такой объем – редкость, обычно он не превышает двух-трех листов. Со ссылкой на разведывательные источники говорилось о готовившемся нападении Германии на СССР. Более того: аккуратно, но достаточно ясно высказывалось неудовольствие в связи с тем, что тревожные сигналы из полпредства остаются без внимания, и разведчики и дипломаты, которые с трудом добывают важные сведения, хотели бы знать о реакции Москвы. Кроме того, ставился вопрос о необходимости предусмотреть формат работы с разведчиками-нелегалами в условиях военного времени.

Приведем выдержки из текста этого документа:

Только лично Молотову. 1 апреля по линии соседа[94] послана в Москву телеграмма по результатам последней беседы соседского работника с источниками «К» и «С». Телеграмма эта наряду с предыдущими сообщениями «К» имеет важное значение, так как в более определенной форме говорит о готовящейся антисоветской акции немцев как о ближайшей перспективе. Из моих предыдущих разовых сообщений по разным поводам Вам также известно об усилении за последнее время сведений по поводу антисоветских намерений немцев. Тем не менее для того, чтобы Вы имели более полную картину той обстановки, которая здесь создалась, из тех сведений, которыми мы здесь располагаем, я приведу здесь в более систематизированном виде эти данные. Я Вам сообщал об установленной за нами с 20 февраля открытой полицейской слежке. Слежка не