снята и сейчас, она только иногда на 2–3 дня прерывается, затем продолжается в той же форме и таким же нахальным методом. Что касается слухов и всякого рода сведений о предстоящем столкновении СССР с Германией, то эти слухи и сведения идут сейчас к нам ежедневно по разным каналам…

Если сведения, сообщаемые в последних донесениях, о близости военного конфликта правдоподобны, и если этому можно верить, не следует ли, исходя из этого, предусмотреть специальные задания им [нелегалам, работавшим на советскую разведку] на случай прекращения связи с нами? Кроме того, может быть следует поставить дело инструктажа и заданий из Москвы таким образом, чтобы нашим соседским работникам сообщалось бы хотя бы кратко, лаконично, что по такому-то сообщению доложено руководству или такие-то данные представляют такую-то ценность и так далее. В некоторых случаях, касающихся особо важных сообщений, мне кажется были бы полезны и непосредственные инструктирования, задания, указания руководящего лица из Москвы, кроме начальника заинтересованного отдела. Это принесло бы определенную пользу. Просьба дать мне указания, правильно ли я ставлю эти вопросы{544}.

Шифровка была размечена Сталину, Ворошилову, Кагановичу, Жданову, Микояну, Берии, однако желаемого эффекта не дала. Ответ Молотова носил двойственный характер:

Берлин, полпреду. Слухи о вероятном нападении на СССР считаю неправдоподобными. Впрочем, если против ожидания немцы нападут на нас, можете не сомневаться, что мы встретим их достойным образом. Вообще, Вы должны иметь в виду, что мы готовы ко всяким неожиданностям{545}.

Итак, народный комиссар все-таки не исключал, что немцы могут напасть. Другое дело, что подготовка к отражению такого нападения «достойным образом» в действительности не велась.

Шифровки и сообщения Деканозова, отправлявшиеся дипломатической почтой, о готовившейся войне (в целом их набралось более полусотни{546}), все-таки произвели определенное впечатление на советское руководство. Сталин, которому в обязательном порядке рассылались два первых экземпляра таких депеш, в начале мая вызвал полпреда в Москву. Тот лично докладывал вождю о тревожных сведениях, поступавших из различных источников. Также он уведомил Сталина о полученной им «доверительной информации германского посла в Москве Ф. В. фон Шуленбурга, что к “слухам о войне надо относиться как к фактам”»{547}.

Сталин определенным образом отреагировал на поступавшие сигналы о враждебных намерениях гитлеровской Германии. Для начала был снят запрет на распространение антифашистской литературы и показ ранее запрещенных фильмов. Неслучайно в марте 1941 года «Александру Невскому» Эйзенштейна присудили Сталинскую премию. Это, конечно, не осталось незамеченным в Берлине. Корреспондент «Франкфуртер цайтунг» Перцген выговаривал по этому поводу представителю ТАСС Лаврову, отмечая, что «этот фильм не является дружественным по отношению к Германии и что он содержит в себе параллель с настоящим временем и является критикой национал-социализма»{548}.

О сомнениях и переменах в подходах Сталина свидетельствовало его выступление перед выпускниками военных академий в Кремле 5 мая 1941 года. Точнее, речь идет о нескольких выступлениях: сначала на торжественном заседании, потом на банкете. Официальной стенограммы не сохранилось (возможно, она и не велась), однако содержание высказываний советского лидера известно из различных источников, включая информацию от офицеров-выпускников{549}.

Сказанное Сталиным неоднократно анализировалось историками для обоснования различных предположений и выводов. В частности, для утверждений о намерении главы СССР нанести якобы упреждающий удар по Германии. Едва ли это соответствует действительности. Красная армия находилась тогда не в том состоянии, чтобы по собственной инициативе вступать в конфронтацию с грозным противником, опиравшимся на ресурсы всей Европы. Перевооружение не было завершено, последствия массовых «чисток» высшего и среднего комсостава полностью не ликвидированы.

Скорее цель выступления Сталина заключалась в том, чтобы пригрозить немцам в надежде, что это удержит их от агрессивных шагов и заставит не воевать, а договариваться с СССР.

При этом нужно было довести до сведения красных командиров, что сражаться рано или поздно придется именно с германской армией, а заодно подбодрить их: напомнить, что «русские прусских всегда бивали».

Сталин дал критическую оценку тех целей и задач, которые ставила Германия в ходе боевых действий в Европе (характеризовались как «захватнические»). Затем подчеркнул, что германская армия не является непобедимой и «не будет иметь успеха под лозунгами захватнической, завоевательной войны». Сказано было определенно: «Поскольку германская армия ведет борьбу под лозунгами покорения других стран, подчинения других народов Германии, такая перемена лозунгов не приведет к победе»{550}.

Аудитории, внимавшей вождю, было нетрудно прийти к заключению, что Германия уже не друг, а враждебная сила, с которой придется сойтись в поединке.

По свидетельству ряда выпускников, на банкете Сталин немало выпил, находился в возбужденном состоянии и излагал свои мысли весьма резко: «К удивлению всех присутствовавших Сталин не пропускал ни одного тоста и пил в этот вечер очень много, тогда как на прежних банкетах, на которых я присутствовал, например, в честь парадов на Красной площади в 1935–1937 гг., он пил очень мало… Он был очень пьян…»{551}; «Сталин, будучи уже под хмельком, неоднократно указывал на то, что армия и вся страна должны быть постоянно готовы к тяжким испытаниям, которых следует ожидать и которые предстоит выдержать в ближайшее время»; «Сталин к моменту произнесения этой речи был уже сильно пьян и в таком состоянии извергал военные угрозы в адрес Германии…»{552}

Гитлеру через немецких журналистов подбросили отредактированную версию сталинских высказываний, убрав из них «все лишнее». Из нее следовало, что советский вождь трезво оценил состояние германских и советских вооруженных сил, констатировал, что советский потенциал уступает германскому, и акцентировал необходимость в «новом компромиссе» с Берлином. Об этом сообщил в своей шифровке Шуленбург{553}. Это должно было убедить фюрера, что ни к какому упреждающему удару СССР не готовится и заинтересован в сохранении мира.

Но в высших военных и политических кругах СССР крепла уверенность в том, что война с Германией близится. Отметим в этой связи датированные 15 мая 1941 года «Соображения Генерального штаба Красной армии по плану стратегического развертывания Вооруженных сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками»{554}. Вопрос заключался лишь в сроках гитлеровского нападения и в том, когда и как следовало к нему готовиться.

Как известно, эта подготовка так и не была развернута должным образом. Пригрозив Германии, Сталин побоялся спровоцировать Гитлера и не допустил принятия нужных мер по укреплению обороны.

Два вождя

Молотов не ожидал, что его вызовет Сталин. Конечно, время не позднее, еще полуночи не было – самый разгар работы для советских и партийных чиновников. Это понятно. Это нормально. Но они расстались всего полчаса назад, когда вождь неожиданно сказал ему, Берии, Жданову, Микояну, Тимошенко, ну и кто там еще с ними находился, что всё, хватит на сегодня, все устали, был большой день и очень значительный.

То, что очень значительный, все еще раньше прочувствовали, да так, что холодок по спине пробежал и даже дрожь, потому как никто не ожидал услышать