Нарунн взял ее за руку и крепко сжал.

– А может, твой друг, как эти музыканты, выжил после взрыва. Если он жив и если он в нашей стране – вообще в нашем мире, – не исключено, что ваши дороги рано или поздно пересекутся.

Тира смотрела на него, пораженная стойкостью, с которой Нарунн держался за малейшую возможность жизни, зримой или незримой, вопреки всему, что потерял. Или именно поэтому? Ее охватило глубокое волнение. Она чувствовала себя в неоплатном долгу перед силами, сохранившими Нарунна и приведшими ее к нему.

– А пока будем продолжать поиски…

Река стала шире, раскрывшись, как веер, и челн вдруг очутился в поистине океанских просторах озера Тонлесап. Берегов не видно – кругом лишь бесконечные сине-зеленые волны, перевитые отражениями облаков и летящих птиц. То тут, то там проступали очертания чего-то плотного – косяк рыбы, песчаная отмель? – но сразу исчезали, как только стая журавлей или ибисов нарушала водную гладь. Нарунн перестал грести, отпустив весла, концы которых упали в воду, как два якоря, и повернулся к Тире, перехватив ее взгляд.

– Тук тов… кампонг нов.

Лодка отплывает, берег остается.

Охранников, как всегда, было двое – один стоял у закрытой двери, другой выполнял приказы следователя. Секунду назад, когда с него сняли повязку, Тунь заметил, что маленькое зарешеченное оконце заколочено досками, и через щель пробивается тонкий лучик солнца. Больше не видно ствола гигантского дерева, поддерживавшего его своим неизменным присутствием – Тунь часто задерживал на нем взгляд, когда над ним творили зверства. Он с новым ужасом увидел стену, увешанную инструментами, и ощутил их готовность к сотрудничеству, единственный непреложный кодекс поведения. «Ты не должен кричать ни при каких обстоятельствах», – издевалось над ним правило со стены. Взгляд лихорадочно метался, ища, на чем зафиксироваться, – какой-нибудь знак, что за пределами этого абсолютного ада существует привычный мир. Туню ничего не попалось, кроме лучика света. Он слышал вопрос, но не мог принудить себя открыть рот и заговорить. Его спрашивали, хочет ли он есть.

– Сее рею мин сее?

Первым побуждением было прикрыть лицо, схватиться руками за губы и плотно сжать. Но запястья, как и щиколотки, были скованы сзади, когда его поставили на колени на кафельный пол. Тунь яростно, по-идиотски замотал головой, ожидая, что его будут сейчас кормить экскрементами, как на нескольких последних допросах. Однако он не видел в комнате ведра и не чувствовал свежей вони, помимо собственного страха. Но ведь они могут избивать его, пока он не обгадится, и заставить его съесть собственное дерьмо.

– Арх’аинг, сее рею мин сее? – повторил стоявший рядом с ним охранник слова следователя. Они уже не обращались к нему «товарищ». «Арх’аинг» – это пиявка, червяк, что угодно, но не человек. Охранник схватил его за волосы и оттянул голову назад, так что у Туня приоткрылся рот, готовый принять то, что запихнут в горло. Тунь готов был взмолиться, но едва мог сглотнуть пустым ртом. Трахея вдруг затвердела, будто покрывшись цементом. И снова следователь проговорил с угрожающим спокойствием:

– Сее рею мин сее? Это же простой вопрос, на него есть только один ответ. Произнеси его, и все закончится.

Конец дубинки, точно стальной шар, размозжил его левый глаз.

– Сее! – закричал Тунь от страшной боли, падая на пол и ударившись лицом о твердый кафель. Скуловая кость раздробилась, словно мел. – Сее!

Да, он будет жрать собственные экскременты, как последний ублюдок, которым и является! Да, он съест все! Свою собственную гниющую плоть, если придется! Что они прикажут, он сделает все!

Он всхлипывал, с отвращением слыша собственную слабость, но не мог подняться с пола, из праха. Ему хотелось только прижать разбитый глаз к босой ступне охранника и умалить боль теплом чужой плоти. Он не сомневался, что глазное яблоко оторвалось и вбито глубоко в череп. Новизна боли, ее сила и интенсивность шокировали не меньше самой муки: Тунь думал, что уже привык к боли, что нервные импульсы притупились от постоянных побоев и серьезности травм. Он надеялся, что в какой-то момент боль достигнет такой силы, что тело уже не сможет транслировать ее в слова или ощущения. Тогда он не будет ее ощущать и потеряется в пароксизме муки, как щепка в мощном взрыве. Охранник пнул его, освободив ногу от омерзительной груды костей и мяса, в которую превратился Тунь.

– Вот теперь ты признал правду, – сказал ему главный следователь, сидя сбоку от стола и небрежно покачивая ногой. – Что конкретно ты делал для ЦРУ?

Тунь покачнулся. Видимо, он ослышался. Языковая каверза. Иностранное вторжение в родной кхмерский. Язык, которому он научился немногим позже, чем задышал, стал для него чужим. «Цэ-эр-у», а не «сее рею». Даже звук может оказаться ловушкой, вынудив жертву возвести на себя ложное обвинение.

– Все, – солгал Тунь через раздробленные кости лица и разбитый глаз, уже заплывший и закрывшийся. – Все, что ЦРУ мне приказывало. Я был их лакеем, их ищейкой…

Удовлетворенный, следователь встал и вышел из комнаты. Охранники остались. Тот, что у двери, спросил того, что избивал Туня:

– Товарищ, он что, сдох?

– Ну, тогда ему здорово повезло, – с отвращением бросил тот, все еще не выпуская дубинку из рук. – Мы не можем пока вести его в камеру, иначе тащить придется…

Тот, что помоложе, подошел от двери, встал над Тунем и прикладом карабина пихнул его в плечо, так что Тунь перевалился на спину.

– Я подожду, пока очухается, – предложил подросток. Старший товарищ поколебался, но нехотя кивнул:

– Не забудь меня позвать.

Когда они остались вдвоем, мальчик присел на корточки, положив АК-47 в ложбинку между животом и коленями. Это был тот самый мальчишка, который пил из ручья в лесном лагере в первый день, когда Тунь туда попал. Помнится, мальчик не выпускал винтовки из рук, словно баюкая ее.

– Что ж ты никак не сдохнешь? – тихо зарычал бывший ученик, наклонившись к самому лицу Туня. – Что ж ты тупой-то такой? Чего ради держишься?

Тунь попытался объяснить.

– Ты… – «Я тебя знаю, когда-то ты был под моим началом, я тебя учил». Было очевидно, что мальчишка это помнит, и Тунь выговорил только самое важное: – Почему бы тебе… не… помочь… мне… умереть?

В камере Тунь медленно приходил в себя, уже жалея о своих словах. Он представлял, что начнется, если мальчишка передаст их главному следователю. «Кем ты себя возомнил? Только партии решать, как и когда ты умрешь!»

Пусть бы его просто убили за дерзость, но ведь они могут заставить его страдать еще ужаснее. Всякий раз, когда Тунь думал – ну, хуже этого ничего не будет, его низвергали еще глубже в пропасть боли, напоминая, что не существует предела их жестокости. Тунь ни с кем не поделился случившимся, даже с Сохоном, которому доверил свою жизнь, – больше того, доверил оборвать ее, если наступит такой момент.