Берег Слоновьего Бивня. Деревня получила свое название от легенды об эпической войне между двумя могущественными слоновьими царствами. Когда армии этих гигантов шли на битву, за ними тянулась тропа, ставшая потом рекой, а рядом приподнялась полоска берега в форме слоновьего бивня – знак, что глубоко под землей лежат окаменелые останки короля слонов, павшего в битве. Его войско, растоптав врага, прошло мимо парадом победителей… Подростком Нарунн раздевался донага и нырял на дно реки и озера вместе со стайкой таких же нескладных долговязых приятелей. Они разоряли муравьиные кучи и опрокидывали термитники в надежде отыскать легендарную реликвию, обладание которой – даже крошечным осколком – принесло бы сказочную удачу не только нашедшему, но и всей деревне. Тогда Нарунн и подумать не мог, что, став взрослым, обшарит каждую пядь здешней земли и речного дна в поисках останков своих близких. Не считая матери, испустившей дух у него на руках, остальные родственники погибли без него, и Нарунн мог только предполагать, где они были схвачены и убиты. После ухода красных кхмеров каждый найденный череп или кость Нарунн относил в деревенский храм, чтобы монахи совершили над ними обряд. Что до его любимых, Нарунн утешал себя мыслью, что они теперь неотделимы от этой земли. Они стали частью истории его малой родины.

– Давай-ка вернем его в семью, – сказал он, положив черепашку на ладонь Ла, чтобы малышка опустила речного обитателя в воду. Выпрямившись одним гибким движением с красивым напряжением мускулов, Нарунн протянул руку Тире.

Она понадежнее уложила дневник в гамак, сошла на несколько ступеней, не покрытых водой, и ступила в челн, стараясь не качнуть его с учетом веса Нарунна. Осторожно дойдя до середины, она присела на скамейку рядом с Ла. Нарунн улыбнулся, вопросительно приподняв бровь:

– Готовы?

Они энергично закивали, желая поскорее отправиться в путешествие.

Нарунн прошел на нос, взялся за перекрещенные весла, прикрепленные к шесту, и начал грести. Река перед ними походила на зеркальную аллею, раскрываясь впереди в настоящую площадь. Нарунн поймал ритм течения, и в нем начала оживать мышечная память – тело вспоминало каждое движение.

– Тук тов… кампонг нов, – говорили односельчане, помнившие его с детства, когда Нарунн заново осваивал затопленные окрестности. Теперь Тира со всей ясностью видела, что всего за несколько дней он сбросил с себя городской, образованный облик, оставшись в обнаженной подтянутости живущего на воде человека. Даже речь свелась к шепоту и улыбкам, будто все слова вели к одним и тем же простым истинам. Если бы Тира впервые увидела Нарунна сейчас, она не отличила бы его от других рыбаков. Он выглядел не просто родным в этом ландшафте, но словно сотканным из речных вод.

Они приехали в Сиемреап больше недели назад и первые дни жили в отеле, не спеша осматривая развалины древнего Ангкора. Но затем Нарунн отыскал земляка, приятеля детских лет, и они с Тирой нагрянули с визитом. Старый знакомец с женой – детей у них не было – уже садились в свой сампан: надо было проверить сети в озере Тонлесап. Учитывая кочевой характер их быта, супруги некоторое время будут отсутствовать, но они уже просили Нарунна по телефону чувствовать себя как дома.

– Боюсь, у нас только одна комната, – извинялась жена, показывая скромное, но чистое жилище. – Заднее помещение служит для готовки и стирки. Зато есть веранда – это наша роскошь!

– Прелестный дом, – искренне сказала Тира, поблагодарив супругов. Те еще раз высказали сожаление, что не знали о приезде Нарунна заранее, а сейчас уже поздно что-то менять: сети ставили несколько дней назад, надо плыть, иначе они потеряют большую часть улова, своего основного источника дохода. У Большого озера сейчас самая изобильная и щедрая пора, объяснил муж. Начинается сезон засухи, дожди прекратились. Вода стоит высоко, но осадок и ил уже осели. В нескольких местах озеро настолько спокойное, что небо и лес отражаются в мельчайших деталях.

– Грандиозно, – убеждал хозяин. – Вы обязательно должны посмотреть.

Тиру уговаривать не пришлось, а Нарунн, хотя после их приезда не прошло и часа, успел переодеться в крому, готовый нырять. Он проводил друзей, плывя некоторое время рядом с сампаном, радуя истомившееся по давней привычке тело.

Новость о его возвращении разлетелась быстро, и вскоре вокруг хижины на сваях собралась целая стая лодок – съехались старые друзья и соседи, которым не терпелось возобновить знакомство. Некоторые привезли с собой еду, сославшись на строгие указания рыбаков-хозяев хорошо кормить гостей. Поток визитеров не иссякал до вечера и продолжался на второй и третий день. Все несли свежую снедь – местные лакомства, которые придутся по вкусу Тире и Ла и по которым наверняка соскучился Нарунн. Приходили даже незнакомцы, и хотя они впервые видели Нарунна, им казалось, что они его немного знают, всем сердцем сочувствуют его потере – такая огромная семья! – и уважают его решение жить дальше, несмотря на горе. Нарунн будто и не уезжал – почти двадцать лет отсутствия стали едва ли рябью на поверхности этого эстуария безвременья. Его помнили, по нему скучали, для местных жителей он был родней, будто границы сердец у односельчан были столь же текучими, как у притока Тонлесапа, окружавшего Берег Слоновьего Бивня. Глядя на Нарунна, Тира думала о топографии человека и его ландшафта. Молодой человек двигался синхронно с веслами, стройная спина рябила появляющимися и тут же исчезавшими каналами и реками, проявлениями силы одновременно тихой и решительной. Рядом с ним Тира начала относиться ко всему легче, отпускала слова и впечатления так же легко, как вода скатывается с кожи. В глазах сельчан она жена Нарунна, а Ла – их дочурка. У Тиры не было названия и слов для зародившейся любви, для тесной и глубокой связи, которая возникла у нее с Нарунном и Ла. Каждый из них побывал игрушкой судьбы, но вместе они образовывали некую тихую гавань – достаточно было увидеть их втроем, как на душе становилось спокойно. Но пока Тира не осмеливалась к этому привыкать, надеяться на большее или заглядывать далеко в необъятное, неизвестное будущее.

Челн скользил мимо лодок и хижин на сваях, крашенных в основном в синий и зеленый цвета, отчего вода казалась ярче. Они проплыли мимо торговки, лодка которой была нагружена свежими фруктами, цветами и овощами, предназначавшимися для утреннего рынка, мимо плавучего «мини-маркета» под огромным зонтом, где можно было купить пакетики «Нескафе», лапшу быстрого приготовления, медные кастрюли, сковородки, пластиковые тарелки, шляпы, солнечные очки, оплаченные телефонные карты и, каким бы невероятным это ни показалось, воспользоваться услугами международной телефонной связи. Мимо маленького мальчика, который греб, сидя с крошечными сестрами в большом алюминиевом тазу, – в таких стирают белье. Все трое были в выглаженной школьной форме и направлялись к плавучей школе, покачивавшейся на понтонах из ржавых нефтяных бочек. Мальчик подмигнул Нарунну, как мужчина мужчине, с уважением оценив силу, которая нужна, чтобы везти по воде целую семью.

Они плыли дальше, обмениваясь безмолвными приветствиями с попадавшимися навстречу односельчанами: кивок, улыбка, жест узнавания. Они отдали глубокий поклон собиравшим милостыню монахам, которые сидели в ряд на лодке в виде феникса возле ступеней храма с бело-золотыми колоннами. Монахи сосредоточенно медитировали, не шевелясь и не поднимая глаз, не пели сутры и не говорили с деревенскими, подававшими милостыню со своих лодок. Речь – это нарушение, непрошеное вмешательство. Только весла словоохотливы: их ритмичный шепот и свист – лучшая сутра в нарождающемся утреннем свете.