писала: «В последние годы дискуссия вокруг психического здоровья достигла мейнстрима. Я называю ее «Тем Самым Разговором». В нем доминируют позитивность и «мемификация» выигранной битвы. Это не плохо, что все мы стали больше говорить о психическом здоровье; было бы глупо утверждать обратное. Но это не означает, что ты не приходишь в бешенство, когда возвращаешься домой из больницы в настроении покончить с собой и видишь десяток селфи знаменитостей в кампании для «повышения осознанности» и тысячи сообщений от людей, утверждающих, будто единственное, что тебе нужно, – это попросить о помощи, в то время как ты просишь о помощи и не получаешь ее»60.

Это очень хорошо – рассказывать любимым людям, что тебе кажется, словно тебя нет в собственном теле. Что не можешь держаться за стропы, которые привязывают тебя к реальной жизни. Что с каждым вдохом думаешь о том, как твой ребенок умирает. Что слышишь голоса, видишь опасность в каждой складочке на каждой пеленке, чувствуешь себя пустой, не можешь спать или не хочешь просыпаться. Но разговоры ничего не стоят, если мы при этом не получаем услуг, специалистов и социального обслуживания, которые занимаются подобными чувствами и переживаниями. Мне повезло: в прошлом я пережила депрессию, поскольку у меня была семейная история панических атак и тревожности и я уже ходила на психотерапию, а мои акушеры предложили длительный период наблюдения. Замечательная Дон приходила ко мне и приглашала в клинику целый месяц после того, как я родила. Большинство женщин отпускают в свободное плавание спустя десять дней. Без такой заботы, честное слово, не знаю, насколько далеко я ускользнула бы от себя и как это ускользание повлияло бы на мои отношения с сыном.

Во всей Британии в результате сокращения государственных расходов, приватизации государственных услуг и плохого управления нашими институтами поддержки лишились миллионы родителей. Сокращение числа людей, оказывающих помощь на дому, закрытие центров Sure Start, стремительное сокращение числа акушеров на пике профессиональной карьеры, сокращения на общественном транспорте, особенно за пределами богатого Юго-Востока, введение единого социального пособия Universal Credit, из-за чего многие молодые родители не могут себе позволить такие простые вещи, как автобусный билет до поликлиники61. Во многих отношениях молодых родителей и в особенности молодых матерей подводит та самая система, которая должна их защищать.

Я также знаю – из разговоров с работниками сферы здравоохранения, связанной со здоровьем матери и ребенка, – что преданных своему делу, образованных специалистов предал тот самый государственный институт, который должен давать им работу. Куда ни глянь, услуги по беременности и родам, медицинские, психиатрические и социальные, выбиваются из сил после многих лет, если не десятилетий идеологического недофинансирования, приватизации и халатного отношения.

Даже если бы каждая молодая мать, впервые заглянув в глаза ребенку, мгновенно и без усилий начинала любить его, это не решило бы фундаментальных экономических, социальных и политических проблем, которые могут сделать успешное родительство невозможным. Но это не так. Многие женщины, включая меня, начинают любить детей уже после значительных затрат времени, усилий и поддержки. Они делают это, когда их не вынуждают вернуться на работу по контракту с непрописанным графиком и низким окладом. Они делают это, когда есть стабильное место жительства, где можно проводить важнейшие часы, сидя, спя, лежа и взаимодействуя с малышами. Они делают это, когда есть поддерживающие, сочувствующие люди, с кем можно поговорить о физическом, психическом и эмоциональном дискомфорте. Они делают это, когда могут сосредоточиться на феноменальной и, если честно, важнейшей работе материнства.

Возможно, вы слышите это каждый день, и все равно стоит повторить: без родителей человечество перестало бы существовать.

Без родителей не было бы экономики, общества, населения и государства. Без родителей все мы наверняка вымерли бы. Так что, конечно, экономика, общество и государство могут отдавать большую часть ресурсов родителям своей страны, чтобы поддержать их. И телесно, и духовно.

Моя любовь к сыну росла неспешно. Я искала путь через полный хаос его нового существования, успокаивала плач, просыпалась всю ночь каждый час, чтобы покормить, прижимала его тело к своему, смотрела, как шелушится его кожа (то еще зрелище), как проясняются глаза, расслабляются конечности. И со временем нашла способ любить его. Долг становился преданностью. Потребность приводила к питанию. Обязательства смягчили меня. Его постоянная потребность в молоке, утешении, проветривании и вытирании удерживала меня рядом. Ближе, чем я когда-либо была и когда-либо буду к любому другому живому существу. Я проводила с ним каждую минуту жизни, месяц за месяцем. Он буквально рос на мне. И все же я не полностью потеряла себя. Прежняя Нелл существовала, старалась с боем пробиться наружу.

Всего через три недели после родов я плавала в ледяной крошке в Кенвудском женском пруду, а мама стояла по другую сторону ограждения, держа на руках моего сына. Пока они подпрыгивали на гравийной дорожке в считаных метрах от меня, а кристаллы замерзшей воды волновались в кильватере, я мельком задумалась: могло бы грудное молоко замерзнуть в грудях? Смог бы ребенок дышать? И могла бы вылететь из тела матка на таком холоде? Но сейчас я скользила, ничем не обремененная, сквозь жгучую шелковистую воду. Теперь мое тело, я знала, находится в совместной аренде. Однако в этот момент оно было моим. Я по-прежнему была собой.

19. Пролитое молоко[42]

Нужно изрядно постараться, чтобы забрызгать грудным молоком окно автобуса номер 242. Еще больше впечатляет, если в этот момент ты даже не находишься в автобусе.

Однажды утром, когда сыну было почти три месяца и я шла по улице с рюкзаком на спине, весившим почти столько же, сколько фотокопировальная машина, малыш принялся безутешно завывать в слинге. Это был тот назойливый, сердитый плач, который не прекращается, пока не покормишь. К счастью, я уже два с половиной месяца жила в этой новой лактозной жизни, и титьки бывали на свежем воздухе чаще, чем Рэй Мирс[43]. Благодаря многолетней привычке раздеваться догола на воющем ветру рядом с ледяными бурыми реками и воспитанию в семье, где о запертых дверях только мельком слышали, я никогда особенно не стеснялась оголяться на людях. Одно из самых первых и четких воспоминаний – как я стою в торговом центре «Маркет-Дрейтон», раздетая до белых трусов, перед длинной извивающейся очередью в пекарню T.O. Williams, а мать предлагает примерить то один, то другой ветрозащитный костюмчик. Как вы, вероятно, догадались, это были девяностые годы. Возможно, я всегда относилась к своему телу так, как большой город к своей канализационной системе –