изобразить какую-никакую заботу. Во-вторых, партия арманьяков понесла самые ощутимые потери, тогда как первейшие враги – бургундцы в большинстве своём отсиделись по домам, а сам герцог Жан, по слухам, уже отправил какое-то немыслимое подношение английскому королю с уверениями в дружбе и готовности оказать при случае любую помощь, как военную, так и политическую.

В подобной ситуации графу ничего другого не оставалось, как, не брезгуя, восполнять потери из числа людей далеко не благонадежных.

Таких, к примеру, как мессир де Ла Тремуй, граф де Гин. Не самый приятный человек при французском дворе, запятнанный, к тому же, недавней службой при дворе Жана Бургундского. Но сразу после победы «арманьяков», он открыто перешел на их сторону, храбро сражался при Азенкуре и даже попал в плен, из которого очень быстро был выкуплен.

Все ожидали, что Ла Тремуй первым делом отправится в Бургундию, подальше от ставшего опасным Парижа, где он занимал почетную, но не самую влиятельную должность смотрителя вод и лесов. Однако мессир всех удивил, вернувшись ко двору французскому с предложением своих услуг, как государственного, так и частного порядка. Графу Арманьякскому, например, он подробно разъяснил каким образом лучше всего вести переговоры о выкупе за его зятя, герцога Орлеанского, чем сразу к себе расположил. И хотя дело с выкупом зятя почти не продвигалось, визиты словоохотливого Ла Тремуя стали своеобразным лекарством для безутешной дочери графа, которая таяла прямо на глазах, истекая слезами, подобно сказочной ледяной царевне.

Можно ли было не принять такого ко двору, особенно учитывая кровь, пролитую в сражении и, главное, поредевшие ряды соратников? Года не прошло, как мессир Ла Тремуй стал Великим управляющим двора его величества, вместо попавшего в плен Луи де Бурбона, и явно не собирался на этом останавливаться.

И, наконец, третья причина, по которой долгожданная должность коннетабля совсем не радовала графа Арманьякского, заключалась в том, что скоропостижная смерть дофина вызвала множество разных слухов, сходившихся, в сущности, к одному – юношу отравили. И основания для подобных слухов, увы, были.

Граф, являясь теперь вторым лицом в государстве, присутствовал при вскрытии, после чего удалился к себе и долго там размышлял, запершись ото всех.

Кто?!!!

Ответ на этот вопрос был, к несчастью, так же очевиден, как и то, что обнародовать версию об отравлении и затевать разбирательство не следовало ни в коем случае.

При дворе кое-кто считал, что отравление дофина было с одинаковой долей вероятности выгодно как английскому королю, так и герцогу Анжуйскому. Посему, начнись официальное расследование, герцога обязательно следовало вызвать для объяснений. И новый коннетабль, хорошо зная гордый нрав его светлости, ни минуты не сомневался, что подобный вызов положит конец их добрым отношениям.

А это, по нынешним тяжелым временам, равносильно самоубийству.

Ломая голову и так, и этак, граф Арманьякский решил, что самое лучшее сейчас – сделать вид, будто слухи – только слухи, и смерть дофина произошла от естественных причин. Потом на время затаиться, присмотреться, выявить подобравшихся слишком близко предателей и, самое главное, не испортить добрых отношений с могущественным семейством Анжу!

С такими мыслями и чувствуя смертельную усталость от падающих как снег на голову горестей и проблем, стоял граф Арманьякский на похоронах королевского сына.

Он не любил подобных церемоний, но новая должность обязывала его принимать самое непосредственное участие в их подготовке. И тут снова неоценимую помощь оказал Ла Тремуй.

Он взял на себя все основные заботы по устройству похорон, был деятелен, расторопен, незаменим и стал уже для всего французского двора почти таким же утешителем, каким был до сих пор для одной только дочери графа Бернара.

Печальный день закончился не скоро.

Сразу после похорон, увязавшись следом за д’Арманьяком в его покои, новый управляющий двора отослал слуг и, склонившись над жестким креслом, в котором обмяк уставший от долгой церемонии граф, заговорил деловито и озабоченно:

– Боюсь, нам с вами следует подстраховаться, мессир. Дела таковы, что следует как можно скорее, ехать в Анжу, и выражать свое почтение его высочеству принцу Шарлю!

Д'Арманьяк с трудом повернул затекшую шею.

– Это зачем еще?

– Новый дофин слаб здоровьем, – понизил голос Ла Тремуй, – не сегодня-завтра, не приведи Господь, отправится за братом, а его преемник проживает за пределами Парижа, в семействе слишком могущественном, чтобы не брать в расчет их интересы. Только Бог ведает, что за планы строит на принце герцогиня, которой, как я слышал, палец в рот не клади. А она и так уже положила туда много больше… Вы заметили, мессир, что никого из Анжера не было сегодня на церемонии?! Это странно, если не сказать хуже. Боюсь даже произнести, что могли подумать при дворе!

– Дороги опасны. Мадам Иоланда просто не хотела рисковать, – вяло отозвался граф.

– Тем не менее, слухи уже ходят. Я сам слышал, как во время церемонии люди шептались об отравлении дофина.

– Назовите мне имена шептунов, и я быстро их успокою.

Ла Тремуй скорбно улыбнулся.

– Вряд ли это поможет. Всем известно, что вы многим обязаны герцогу, а намекают именно на него… Нет, граф, самое лучшее сейчас – самому поехать в Анжу. Пускай для всех это выглядит, как попытка вернуть принца в Париж, а там, кто знает, возможно его светлость и сам поймет целесообразность такого шага. Он человек умный… Никому другому смерти старших братьев Шарля так не выгодны, как ему. Зачем и дальше навлекать на себя подозрения?

– Принц Жан еще жив, слава Богу, – напомнил д’Арманьяк.

Скорбная улыбка на лице Ла Тремуя словно поползла куда-то вбок, неуловимо преображаясь, пока не растянулась в тонкую саркастическую линию.

– Да… жив. Но это всего лишь вопрос времени, если его светлости известно что-то такое, что неизвестно нам.

Кресло под графом гневно скрипнуло, и Ла Тремуй поспешил добавить:

– Простите, мессир, за такое смелое предположение, но надо предвидеть любые возможности. Само собой, в виновность герцога Анжуйского я не верю, однако, что бы там ни было, преемника лучше держать и воспитывать здесь, а не в Анжу. Мало ли что…

И граф Бернар, поразмыслив немного, согласился.

Как ни парадоксально это выглядело на первый взгляд, но возвращение принца в Париж именно сейчас, в такие опасные времена, могло стать очень выгодным делом для партии «арманьяков».

Каким бы ничтожным ни казался Шарль двору, он все же был королевским сыном, к тому же, избежавшим дурного влияния герцога Бургундского и собственной матери. Такого не грех поставить на какой-нибудь ключевой пост, особенно учитывая его родство с Анжуйским семейством…

И стоило д'Арманьяку вспомнить те времена, когда