стал. Анатолий мне переводит: запомни, мол, парень, эту ночь навсегда! И добавил: молодец, дескать, ты. Настоящий джедай, как отец Олексий со Змеюгой бы сказали. Сели в машину только, а меня вырубило опять. Всю дорогу до дома: все пробки и километры эти – проспал! Ну а у дома разбудили меня Анатолий с шаманом, обнялись еще раз с ними напоследок, и один я остался. Стою возле подъезда, на двор свой привычный смотрю – и у меня чувство такое, что я один и есть! И был я всегда один, и буду один! – губы Павлика снова задрожали, а глаза подозрительно заблестели. – Я потом не раз слышал: вечное космическое одиночество! Кто не испытывал того чувства, так за абстракцию это считать будет да красивыми словами просто. А кто был в этой шкуре, знает, что так оно все и есть! И не успел я еще толком впасть в депресняк, что уже накатывался на меня, – звонок! Анатолий. Вызов принял, а он мне: дон Крескеньсио, мол, тебе привет передает и еще добавить хочет… Ты, парень, конечно, один только и есть, но это только одна сторона медали. А вторая ее сторона в том, что все остальные тоже, мол, есть! Помни, говорит, об этом, и не грусти! Еще раз удачи пожелал и трубку бросил. А я как глянул, – Павлик широко улыбнулся, – и точно! Вроде как один я только и есть на свете, а с другой стороны – вот же они все! С улыбкой этой домой и пошел. А там как подкошенный опять рухнул. Спал будто в перине мягкой и комфортной – ни снов, ничего! Встал утром – как заново родился. И ночь прошлая – воспоминание уже. Только такое воспоминание, что его забыть в принципе невозможно. Да, пеплом все подернется, заботы разные набегут, повседневность эта наша, но забыть нереально все это! Вот, Игорь Сергеевич, история моя и закончилась, – Павлик широко улыбнулся и подмигнул притихшему собеседнику. – Не разочаровал я вас? Ужин отработал?

– С лихвой! Боюсь, – бизнесмен с усмешкой повел широкими плечами, – что я вам еще и должен остался пяток таких ужинов! Ну, если что, за мной не заржавеет! Слушайте, – он некоторое время помолчал, поглядывая на своего гостя, а потом, видимо решившись, тряхнул головой и подмигнул рассказчику. – Спросить вот хочу вас… После истории всей этой… Кто же вы теперь? Как ощущаете себя? Кем считаете, если не секрет, конечно?

– Я-то? – Павлик вздохнул и пожал плечами. – Я же вам сразу сказал: пес его знает, кто я такой… То ли пулеметчик немецкий, Фриц Хаманн который, то ли Игорь Смирнов, который по полю тому бежит, руки широко в стороны раскинув… То ли бабушка я Сережи Логинова, которая своего внука дождется… А может быть, тот самый, который по очереди всеми нами становится… Но вот кто это, я вам ничего внятного сказать-то и не могу. Хотите – тайна, хотите – душа, нравится – свет. Только от названий этих вам ведь яснее ничего не станет? Я и обозначил сразу: этим стать нужно, чтобы все вопросы исчезли и сомнения. Быть этим, если хотите… Увидеть все не через стекло мутное, как тезка мой предлагал, апостол который, а лицом к лицу. И тут уже умствовать-то и не нужно будет. Тут все – как на ладони, как на блюдечке с голубой каемочкой – просто, понятно и незамысловато… Это конструкции умственные сложные, за которыми и нет ничего, а истина, она проста ведь и ни в каких конструкциях вовсе и не нуждается… Лучше всего, наверное, – Павлик посмотрел вверх, – свет, как мне кажется, сказать. А можно и просто: да пес его знает, товарищ майор, кто я такой…

– И что, так и закончилась история на этом?

– Да вы что! – Павлик возмущенно махнул рукой, а потом широко улыбнулся. – Закончилась? Она началась только, по большому счету. Я же потом как с цепи сорвался. Да и понять можно: жил себе мальчик-одуванчик, не тужил, бизнесом своим грошовым занимался да процесс бытия личного обустроить пытался в меру сил и возможностей. И мир вокруг – привычный и понятный почти. Нет, возникали, конечно, вопросы всякие разные, но, – он с улыбкой подмигнул, – в целом-то ясно и понятно все было. Вот он ты, вот он мир. А тут – как рухнуло все в одночасье. Разрушился мирок привычный до самого основания, как в песне революционной пелось. И знания все, с которыми вырос, – коту под хвост… Тут любой на моем месте, как мне кажется, с цепи сорвался бы…

– А в чем выразилось-то это?

– Как – в чем? Поиск начался, – Павлик пожал плечами и устало усмехнулся. – Поэтому и говорю: началась только история-то, если уж начистоту. В этот самый поиск я с головой и окунулся.

– А церемонии еще были у вас?

– О! Церемоний, Игорь Сергеевич, потом столько было, что на пару потомственных шаманов еще с избытком бы хватило. А может быть, и не на пару…

– Так шамана больше не было?! Как же вы без него?

– А что – шаман? Дон Крескеньсио ведь дорогу-то показал? А там уже – сам.

– Без шамана?! – Игорь Сергеевич с улыбкой покачал головой. – Отчаянный вы, однако, молодой человек.

– Да тут не в отчаянности дело. Как раз наоборот. Тут отчаяние от того, что ты к тайне прикоснуться больше не можешь. Я же говорю вам: чувство было, как будто родителя враз обрел. Но это же прошло все. Чувство-то прошло, зато воспоминания остались! И их не денешь уже никуда. А от воспоминаний этих – тоска смертная. Вчера еще – благость и лепость, а сегодня – все, ушел поезд, как говорят в народе. Богооставленность – термин есть такой, если слышали. Вот это именно она и есть. И если бы раньше сказал кто, смеяться бы начал, а тут на стенку лезть впору от этой самой богооставленности. А чтобы заново все ощутить и пережить, путь-то уже известный! Вот и начались мои поиски во вполне понятном и известном направлении. Я же не в курсе был, как в эти пространства по-другому попасть можно, а тут дорогу, как говорится, знаю. Вот и понеслись церемонии одна за одной…

– И что, неужели сами? – владелец заводов и пароходов недоверчиво покачал головой.

– Ну почему – сам? И Олексий подключился, и Змей… Да и Анатолий помог здорово, и другие добрые люди нашлись. А когда такая помощь со всех сторон, толчок только нужен, а дальше – только сам. Кроме тебя-то самого,