– Август? – выдавила я каким-то не своим голосом.

Август прижался лбом к моему лбу и глубоко выдохнул.

И поцеловал меня между глаз.

– Нет! – закричала я, отталкивая его.

«Август! Нет, нет, нет! Рыцарь тебя убьет!»

Я немедленно пришла в себя и оглядела лица тех, кто стоял вокруг нас, вычисляя, были ли среди них предатели, которые могли рассказать Рыцарю о том, что произошло. Толпа быстро рассеивалась, притворяясь, что никто не стоял тут, пуская слюни на весь этот дикий спектакль. Я посмотрела на своего лучшего друга со слезами на глазах.

– Прости меня, – прошептала я. – Прости меня, пожалуйста.

Август взял меня за руку.

– Не изви…

Но я вырвала у него руку и шарахнулась в сторону.

– Держись от меня подальше! Держись подальше, Август! Я не шучу!

Подняв руки, я снова в ужасе огляделась, боясь, что Рыцарь может в любую секунду возникнуть откуда-нибудь из тени.

Август выглядел таким же убитым, как и я.

– Биби. Ты же не хочешь…

– Уходи! Ну, пожалуйста! Просто уйди!

Выражение непонимания и обиды на его лице было словно удар в живот. Я не знала, от чего мне больше хочется плакать – от того, что больно Августу, или от того, что больно мне самой. Мне ничего так не хотелось, как позволить Августу утешить меня и помочь собраться с силами, но ради его безопасности я должна была прогнать его. Рыцарь умудрился отнять у меня и это.

Когда за мной приехала мама, я спрятала синяки на шее под курткой, но не смогла спрятать потоки туши, стекающие по щекам. Я сказала маме, что мы с Рыцарем поссорились. Что он накричал на меня в коридоре при всех. Сказала, что у него новая подружка и что она и ее друзья травят меня в школе. Я плакала, тряслась и задыхалась, держась за больной локоть, всю дорогу домой.

Мама просто гладила меня по ноге, утешала, как маленькую, и говорила, что я могу не ходить в школу до конца недели. Велела держаться подальше от «этого козла». Дома она пришла ко мне в комнату, дала мне таблетку ксанакса, смыла с моего лица косметику теплой влажной салфеткой и уложила меня в постель. Потом она поцеловала меня в то же место, что и Август, и через несколько минут я уже отключилась.

Я проснулась через несколько часов от звонка своего телефона. Это был Тревор. Он только что узнал, что произошло, и хотел убедиться, что я в порядке. Он извинился, что не пошел меня искать, не дождавшись у выхода. Сказал, что несколько раз позвонил, но я не отвечала, и он уехал. Ему было страшно стыдно. Он спросил, может ли он сделать для меня хоть что-то. Но мы оба знали, что делать нечего.

Никто не мог мне помочь.

Тревор сказал, что в пятницу мама разрешила ему устроить выпускную вечеринку. Я была настолько озабочена своими проблемами, что даже не понимала, что он оканчивает школу. Он спросил, хочу ли я прийти.

– Шутишь? – спросила я, не веря своим ушам. – После того, что случилось? Разве ты не боишься, что нас увидят?

– Ну, я подумал, что на самой вечеринке мы могли бы вести себя как приятели, но потом, когда все уйдут, ты, может, захочешь остаться и переночевать у меня?

Я знала, что, придя на эту вечеринку, я с хорошей долей вероятности принесу ад прямо к Тревору в дом, но мне так нужно было снова почувствовать на себе его руки – нырнуть в это сладкое забвение, которое он сулил. И это было сильнее, чем чувство самосохранения. Я лучше умру так, чем буду жить несчастной.

– Ладно, – сказала я.

– Да? Ты придешь?

Я рассмеялась над энтузиазмом в голосе Тревора, но тут же зажмурилась от боли.

– Да, – сказала я, осторожно потирая шею. – Я приду.

Я не выходила из дома три дня. Мама позвонила в школу и сказала, что я больна, то же самое я сказала на работе. Это не было враньем – я была больна и страшно устала. По большей части я не выходила из своей комнаты – курила, писала стихи и уничтожала или прятала все свидетельства того, что Рональд МакНайт вообще существовал в моей жизни.

Папа каждый день готовил мне обед, к которому я почти не прикасалась, но из-за него я хотя бы спускалась вниз. Папа не понимал, что вообще надо говорить по поводу всей этой ситуации, поэтому он в основном рассказывал мне обо всех ужасных вещах, которые происходят в мире. Некоторым извращенным образом это меня подбадривало. Ну, в том смысле, что все могло быть гораздо хуже. Я могла бы потерять в геноциде всю свою семью.

Все утро пятницы я провела, прихорашиваясь для вечеринки у Тревора. Для разнообразия мне захотелось выглядеть девочкой, чтобы он вспомнил, что он – парень. Я побрила все тело, постригла пряди по бокам и выкрасила всю голову в блонд. Ожидая, пока проявится перекись, я взвесилась по крайней мере три раза.

Сорок три кило. Неплохо.

Закончив с волосами, я замазала начинающие зеленеть синяки на шее и нанесла как минимум четырнадцать слоев черной жидкой подводки и туши на свои хорошо отдохнувшие глаза. Я даже хотела надеть свою единственную юбку – клетчатую, с запахом, застегивающуюся на множество булавок, – но не смогла. Когда я надевала ее в последний раз, я потеряла девственность с парнем с глазами зомби, в потоках боли, крови и меда. И мне не хотелось сегодня будить эти воспоминания. Я хотела создать себе новые. Так что вместо юбки я натянула пушистые легинсы тигровой расцветки – в них прекрасно смотрелась задница – и кружевную черную маечку поверх ярко-красного лифчика. Образ завершали ярко-красная помада и лак в тон. Поскольку я никогда не красила губы, для меня все это было очень по-девичьи.

Я сказала маме, что собираюсь провести ночь у Джульет, как всегда по пятницам (хлоп-хлоп глазами), и сказала, что Джульет с Тони заберут меня после школы. Но в три часа к нашему дому подъехал вовсе не «Корвет» Тони, а маленькая «Хонда» Тревора.

Едва увидев из окна, что он приближается к нашему дому, я побежала вниз, сунула голову в гостиную и помахала папе рукой. Он играл на своей гитаре, надев наушники, но сделал паузу, чтобы помахать мне в ответ. Я быстро обняла его и, выскочив из дому, впорхнула в машину Тревора.

– Давай, давай, поехали! – сказала я, захлопывая за собой дверь. Я не думала, что папа встанет и пойдет проверять, в чью машину я сажусь, но мне не хотелось испытывать судьбу.

Тревор сдал назад, резко развернулся и рванул по улице. Обернувшись, я смотрела, нет ли какого движения в окнах нашего дома, пока он не исчез за деревьями. И только потом выдохнула и расслабилась.

Повернувшись к Тревору, я сказала:

– Привет!

– Привет, – ответил он, окидывая меня быстрым взглядом. – Все в порядке?

– Ага, – сказала я, не желая это обсуждать. – Я соскучилась.

Остановившись на красный, Тревор обернулся ко мне.