– Что ж, – он открыл коробочку и протянул ее Наталье, – это, конечно, не обручальное кольцо, но зато подарок. Мой. Тебе. На удачу.

– Какое старое… – Наталья взяла коробочку и поднесла к глазам. – Странное, маленькое…

– Как раз в мочку уха продеть, – улыбнулся Генрих. Он был доволен.

– Что это такое? – она взяла разомкнутое колечко – ювелир лишь слегка обработал концы довольной толстой проволоки тусклого золота – и поднесла к уху. Как и ожидалось, оно пришлось Наталье к лицу.

– Ты не поверишь! – еще шире улыбнулся Генрих. – Это кольцо я вытащил из кольчуги Миндовга[70]. Его парадная броня хранится в Ольгердовом кроме. Она серебряная, но в ней есть несколько вплетенных в рисунок золотых колец…

– Когда ты успел? – Наталья смотрела на Генриха и трогала пальцами мочку уха. – И как посмел испортить историческую реликвию?

– Отвечаю по пунктам, – усмехнулся Генрих и почувствовал, как оставляет его напряжение. – Первое. Успел вчера. Второе – не испортил. Кольчуга и так вся в дырках. А у тебя будет единственная в своем роде серьга. Миндовг был на редкость удачливым сукиным сыном и стал первым королем Литвы. Не может быть, чтобы эта серьга не принесла тебе удачи!

* * *

Коронация – живописное действо. Даже такая поспешная, как та, что совершалась этим холодным вечером в Вознесенском соборе Новогрудка. В старое время люди были не менее охочи до зрелищ, чем в новые времена, но скромнее в возможностях, беднее. Ресурсов нынешних у них не было. Зато в избытке имелись изобретательность и воображение. В результате, предки нагрезили такой впечатляющий обряд, такую церемонию, что временами Натали забывала, что ей холодно, и о том, что может ждать ее на паперти собора, не помнила тоже. Она как бы отстранилась, и смотрела на коронацию со стороны. На всех и каждого, и на себя тоже.

Ну, где-то так и получилось. Песнопения под высокими сводами собора, золотистая дымка и лиловые пятна сумрака, смесь странных запахов, как в какой-нибудь лаборатории бомбистов, мерцание множества свечей… Уже в паре шагов от Натали люди превращались в призраки, голоса – в далекий гул. Действо коронации захватило ее, растворило в себе, подавив на время волю и страсть, и, словно закружившая в водовороте приливная волна, выбросило почти бездыханной, в полуобморочном помрачении на паперть, будто на незнакомый враждебный берег.

Порыв холодного ветра ударил в лицо, и Натали распахнула глаза в яркое электрическое сияние, заливавшее площадь.

«Господи, что я наделала!» – перед глазами слепящая мгла, за которой прячется смерть, а в душе – отчаяние без покаяния и понимание без прощения.

– Генрих! – собственный голос показался ей чужим, ломким и хриплым, слабым, далеким, никаким. – Я…

– Тебе нехорошо? – встревожился Генрих. Он стоял справа от нее, и Натали почувствовала его движение, но было поздно…

– Я… – еще раз попыталась она.

«Я заигралась, Генрих! Я…»

Натали не услышала выстрела, да это было и невозможно. Она его почувствовала.

Выстрел.

Еще один. И еще.

Три выстрела, один за другим в высоком темпе, как могут стрелять только опытные снайперы. Такие, как Вектор, например. Такие, как…

Натали все еще стояла на паперти, целая и невредимая. И Генрих смотрел на нее, озабоченно хмуря брови.

– Я…

И в этот момент раздался крик.

– Император! – кричал мужчина. – Господи! Император убит!

Садились в снегопад. Рискованно, конечно, но не сидеть же сиднем в Нижнем Новгороде! Генрих решил, не стоит. Спросил пилота прямо:

– Дмитрий Евсеевич, как смотришь, долетим или гробанемся?

– Зависит… – пыхнул трубочкой-носогрейкой полковник Горевой. – Но, если не терпится, полетели. Меня в Новогрудке молодуха ждет, так что…

– Меня тоже, – решил Генрих. – Вылетаем!

Взлетали при ясной погоде. В Приитилье третий день кряду стояла «сухая, но холодная весна». Накануне только дождик прошел, но и тот выглядел несерьезно, как загулявшая гимназистка. А вот в Новогрудке все оказалось из рук вон плохо. Снег, ветер и видимость, упавшая до минимума. Так что садились по приборам и при включенных аэродромных прожекторах. Машину трясло, как в лихорадке, и единственное, что видел Генрих за иллюминаторами, – сплошной хаос из черных и белых искр.

«Абстракционизм, вашу…! – подумал он в гневе, но гнев, как известно, плохой советчик. – И ведь не в первый раз…» – вздохнул он мысленно, успев притормозить буквально в последний момент едва не рванувшие, ко всем чертям, нервы.

Следовало признать, с тех пор, как в его внутреннем пространстве обосновалась баронесса Цеге фон Мантейфель, Генрих впадал в гнев чаще, чем хотелось, и с большей легкостью, чем он мог себе позволить.

Между тем все закончилось довольно быстро и без драматических последствий. Глиссада с перегрузками и вибрацией, тугой удар шасси о бетон, стремительная, но быстро сходящая на нет пробежка. А потом самолет дернулся в последний раз и застыл на месте. Сержант ВВС распахнул люк, и Генрих вышел на трап. Порыв ветра бросил в лицо горсть сухого снега. С силой, с чувством, словно оплеуху влепил.

«Чертовски своевременно! – признал Генрих. – Пощечины имеют свойство отрезвлять даже самые горячие головы, а уж как истерику снимают…»

Возможно, бог услышал Генриха, его «отрезвило» едва ли не с дюжину раз, пока добирался до огромного черного как ночь «Боярина» – нового автомобиля представительского класса заводов Кокарева и Ершова, подкатившего прямо к трапу.

– Какие новости? – Генрих принял из рук Людвига стопку водки и стакан в подстаканнике. Свежезаваренный чай источал тепло, над ним поднимался ароматный пар. Генрих вдохнул запахи далеких гор и откинулся на чуть поскрипывающую кожаную спинку.

– Император возвращается из Петрограда сегодня ночью, – доложил Людвиг, он хорошо представлял себе, что именно интересует «командира», как и то, о чем Генрих не мог узнать во время перелета по радио. – Предполагалось лететь самолетом, но погода не позволяет. Поэтому едут поездом.

«Лететь самолетом, – повторил Генрих мысленно. – Ну, надо же! А на чем еще предлагается летать? На метлах или воздушном шаре?»

Он выпил водку и, поставив стакан на полку сбоку от своего места, закурил.

«Вообще-то, можно еще дирижаблем или геликоптером… Да-с, батенька, опять вы торопитесь с выводами…»