– Сними часы, Морисио. Давай посмотрим, есть ли на них какая-нибудь надпись или нет.

Спорить он не стал, быстро снял часы и, вытянув ремешок, прочел гравировку. Я развернул салфетку и повернул к нему.

– Ну?..

– «Больше никогда!» – прочел Морисио и кивнул.

– Посмотри сюда… – Я показал на гравировку и на внутреннюю поверхность ремешка: глубокие штрихи, из которых были составлены буквы, были забиты чем-то черным; ремешок тоже был в темных пятнах. – Это кровь, – сказал я. – Кровь человека, который мне очень дорог.

Морисио бережно держал часы двумя пальцами, словно боялся сломать, но лицо у него было расстроенное.

– Можно задать тебе вопрос, Морисио? – быстро сказал я, заметив, что хозяйка, которая буквально минуту назад готова была обрушить свой гнев на меня, вот-вот накинется на племянника.

Парень слегка выпрямился и кивнул, как мне показалось, с большим достоинством.

– Sí, señor.

– Это ты снял с меня часы?

По-видимому, я произнес эти слова слишком быстро, а может, познания Морисио в английском были не столь глубоки, как мне показалось вначале. Он поглядел на меня с легкой растерянностью во взгляде, но Лина пришла ему на помощь, негромко переведя вопрос.

Морисио затряс головой.

– No, señor! Я купить их прямо здесь! – Он даже слегка притопнул ногой, словно сделка состоялась на том самом месте, где он сейчас стоял.

Я почти сразу поверил Морисио, и хозяйка, зорко следившая за разговором, чуть заметно вздохнула с облегчением. Озабоченность, однако, еще не до конца покинула ее, ведь еще нужно было как-то решить вопрос о возвращении собственности законному владельцу.

– Сколько ты за них заплатил? – спросил я.

Морисио посмотрел на меня, на хозяйку, но ничего не сказал.

– Сколько? – повторил я.

Парень снова покосился на тетку, на сей раз – с некоторой опаской, и ответил, машинально понизив голос.

– Catorce dollares.

– Четырнадцать долларов, – негромко перевела Лина.

Хозяйка изумленно воззрилась на племянника.

– Морисио! – воскликнула она, и в ее голосе прозвучали почти материнская забота и обеспокоенность. – Ты хоть знаешь, сколько дней тебе нужно работать, чтобы заработать такие деньги?!

– Простите, мэм, – быстро сказал я, останавливая ее жестом, и снова обратился к Морисио: – Не мог бы ты продать мне их?

Он протянул мне часы, одновременно качая головой:

– No продать, señor. Ведь это быть ваши часы!..

Я достал из кармана двадцать долларов.

– Не мог бы ты продать мне их вот за столько?

Морисио быстро закивал:

– Sí. Sí. Muy bueno!

– Вы не возражаете? – спросил я хозяйку.

В ответ она улыбнулась и шумно выдохнула, опершись на спинку моего стула.

– Позвольте предложить вам еще кофе, сеньоры? Морисио сейчас приготовит свежий. Он отлично умеет готовить латте по-мексикански…

Я отдал Морисио деньги, и он спрятал их в карман фартука. Потом мы пожали друг другу руки, и парень вернулся к кофемашине в углу, а хозяйка сказала:

– Дайте мне знать, если вам что-нибудь понадобится.

Пауло, держа в руке кружку с кофе, таращился на меня во все глаза. Изабелла вонзила зубы в очередное пирожное, Лина поглядывала на меня со сдержанным любопытством. Я надел часы на запястье и как раз доедал очередной круассан, когда между ее бровями появилась неглубокая складка. Слегка улыбаясь и покачивая головой, Лина сказала:

– Какой ты все-таки странный человек…

– Почему это?

– Ты же мог просто забрать часы у Морисио. Ведь это твои часы…

– Мог.

– Тогда почему ты этого не сделал?

– На Бимини, где я живу, у меня есть, точнее, был друг по имени Гек. Он недавно умер. Гек часто повторял мне, что люди тратят деньги на три вещи: на то, что они любят, на то, чему они поклоняются, и на то, что может успокоить их боль.

– И твои часы…

Я осторожно провел пальцем по безелю часов.

– Они облегчают боль. Во всяком случае, мне хочется так думать.

– На что еще ты тратишь свои деньги?

Я пожал плечами:

– На хороший кофе, газированную минералку и очки «Коста дель мар».

Лина показала на очки, сидевшие у меня на лбу:

– На такие?

Я кивнул:

– На такие, и можете считать меня фетишистом. Дома на Бимини у меня шестьдесят пар очков.

– Шестьдесят?! – недоверчиво переспросила она. – Я не ослышалась?

– Мой друг Колин женат на женщине, которая коллекционирует туфли. Ну нравятся они ей!.. Сейчас у нее собралось больше двухсот пар, ей даже пришлось заказать для них специальный шкаф из канадского кедра. – Я усмехнулся: – Мы с Маргерит часто обсуждаем наши последние приобретения. В этом отношении мы с ней – родственные души.

Лина посмотрела в дальний угол кафе, где Морисио готовил нам свой фирменный латте по-мексикански.

– Мне кажется, – задумчиво проговорила она, – ты только что приобрел еще одного преданного друга.

– Это хорошо, – сказал я, – потому что друзей у меня, к сожалению, немного.

* * *

У Лины и Пауло был один на двоих мобильный телефон с предоплаченными минутами, которым они пользовались только в случае крайней необходимости. То есть, как я понял, почти никогда. Но сегодня утром Пауло названивал по нему довольно долго: один абонент переадресовывал его другому, тот – третьему, и так далее. Когда мы вышли из кафе, он все еще разговаривал и не особенно обращал внимание на окружающее, поэтому нашу маленькую группу возглавила Изабелла, которая довольно уверенно выбирала дорогу, сворачивая то на одну, то на другую улицу. Когда мы проходили мимо уже знакомого мне собора, она обернулась к Лине и сказала:

– Мами, давай навестим папи?

– Хорошо, только недолго, – ответила та. – Мы не можем задерживаться, у нас еще много дел.

Но Изабелла уже взбегала по ступеням паперти, по которым несколько дней назад поднималась в собор обнаженная танцовщица. Должно быть, мое лицо снова отразило тогдашнее мое недоумение, поскольку Лина пристально поглядела на меня.

В соборе, куда мы вошли вслед за Изабеллой, не было ни единой живой души и стояла величественная тишина. Обмакнув пальцы в какой-то прикрепленный к стене сосуд, Пауло обмахнул себя крестом и благоговейно преклонил колени. Лина последовала его примеру. Изабелла ушла по центральному проходу далеко вперед и перед алтарем свернула направо, где на мощной опоре, поддерживавшей потолок, располагался балкон кафедры. Возле лестницы, ведущей на балкон, Изабелла сначала опустилась на колени, потом легла на живот и почти заползла под ступеньки. Когда я подошел к ней, она лежала, подперев руками голову, и разговаривала с небольшой каменной табличкой, на которой было высечено только одно слово: «Габриель».