— Только быстро.

— Ты все такая же красивая?

— Ну, — она подумала. — Не знаю. У меня к себе есть кое-какие вопросы.

— Действительно? А у меня ни одного.

— Так и должно быть.

В ее голосе послышались радость и гордость, он понял — красавица улыбнулась.

— Давай выздоравливай!

— Спасибо. Пока! — он уже отнял трубку от уха и почти нажал кнопку «отбой», когда услышал тихое: «Целую».

Действительно Маша это сказала или ему показалось? Конечно, сказала!

«Целую», — мысленно повторил он и представил этот поцелуй. В щеку? Ни в коем случае! Возле солнечного сплетения что-то сладко сжалось. Он закрыл глаза и представил, как привлекает девушку к себе за талию, наклоняется и нежно целует в губы, ощущая прикосновение к своему животу ее груди. Его дыхание сбилось, пульс участился, сотрясая все тело.

— Ужин! — разнеслось по коридору. — Выходим, товарищи легко и тяжело раненные!

Оказалось, что, когда он спал, капельницу сняли и убрали. Эдик поднялся, надел тапочки и пошаркал в столовую. Белый прямоугольник картона — визитная карточка Токарева — гипнотизировал его, как наведенная линза оптического прицела. Странно, головная боль ушла, его не качало. Единственное, что напоминало о его состоянии, — общая слабость и отсутствие аппетита. Его перегоняли другие больные, кого-то перегонял он. Иногда его толкали, бывало, и он оттеснял того, кто замешкался. Обычная наша жизнь, смешная и нелепая гонка за тарелкой супа, дающей силы для добрых и злых дел. Теперь он твердо знал, что в его душе нет места мыслям о суициде, нет жалости к себе, нет обиды. Он будет бороться за себя, за отца с матерью, за Машу. Он будет бороться за жизнь, потому что мужчине лучше погибнуть в бою, чем дрожать, как заячий хвост, и трусливо мечтать о смерти!

Разговор с Машей в целом получился обнадеживающим. Не все так уж просто, но где-то в глубине ее голоса он расслышал нежность, сострадание и некоторое кокетство. Кокетство — проявление желания понравиться. Конечно, желание нравиться присуще самой природе женщины и, в общем-то, ничего не значит, но хотелось верить, что понравиться она желала именно ему.

Сегодня на ужин предлагались следующие блюда: гречка с коричневой подливкой, в которой угадывались крошки мяса; квадратик творожной запеканки, залитый розовым киселем, в качестве десерта; венчал же трапезу легкий сладкий чай. Эдик возил вилкой по тарелке, обдумывая телефонный разговор. Он не обращал внимания на активное движение вокруг. Это коллеги по несчастью, преимущественно пожилые мужчины и женщины, с немытыми волосами и заспанными лицами, одетые в просторные халаты и спортивные костюмы. Одни хлопотливо перемещались в тесном помещении столовой во всех направлениях, кто с пустыми, кто с полными мисками в руках, другие плотно сидели на стульчиках вокруг столов, загроможденных посудой, выбивая ложками неумолкающее стаккато. Непосвященному, которому бы случилось проходить возле столовой, могло показаться, что за дверью бойко работает бригада чеканщиков по металлу, золотых дел мастеров. Прием пищи составлял одно из немногих развлечений, поэтому народ выжимал максимум, успевая громко поговорить, посмеяться, поругаться. Вялый Свекольников несколько контрастировал с общим движением активной жизни, поэтому его постоянно задевали, то локтем в спину, то рукавом по голове. Неравнодушные больные намекали, что пора освобождать место — не все еще кушали.

Подобно тому, как в резной хрустальный стакан, полный прохладной чистейшей воды, попадает одна капелька чернил, которая сначала зависает на поверхности, потом, подчиняясь броуновскому движению, дает кудрявые метастазы вниз и в стороны и постепенно замутняет все содержимое стакана, менялось настроение Эдуарда. Странное ранение Машиного отца, авария, совпадавшая по времени с перестрелкой, о которой говорили отец и Токарев, овладевали его мыслями, вытесняя светлое впечатление от ее трогательного шепота. Он вспоминал и сопоставлял разговор со следователем, рассказ папы, и приходил к убеждению, что в доме его девушки происходит нечто весьма подозрительное, о чем следует знать милиции. По сути, ему предстояло донести на Машу, которая ему очень нравилась, причем нравилась все больше и больше. Он успел даже начать убеждать себя, что любит ее. Так иногда случается у впечатлительных молодых людей. Ничего не обещающая короткая встреча, потом разлука, в продолжение которой самая нежная и восторженная любовь разрастается, как переливчатый мыльный пузырь. Обычно все заканчивается в момент следующей встречи с предметом.

Эдик отнес посуду к окну приема и направился в свою палату. Жестокая судьба поставила его перед труднейшим выбором, который следовало сделать именно ему. Он ощущал себя предателем, понимал, что правильное решение означает крест на романтической истории. Время шло, Эдуард размышлял.

Сначала он прилег, потом прошелся по коридору, потом долго смотрел в окно. Из общего холла доносился громкий звук телевизора. Он снова прилег и снова смотрел на беспросветные снега за окном. Как же быть? Неужели отец Маши убийца? Пожилой человек, который дарит любимой дочери украшения, снятые с трупов? Такое бывает? А вдруг совпадение? Он оговорит честного человека, оборвет связь с замечательной девушкой. Об этом узнают на работе. Самое лучшее, конечно, — залезть под одеяло, закрыть глаза и выкинуть всё из головы. Пусть следственные органы занимаются. Он надвинул одеяло на лоб.

Огромный ужасный мир, полный опасностей, непонятного зла, непредсказуемых страхов обступил маленького Эдика, отгородившегося от всего тонким байковым одеялом. Этот мир нельзя победить или перехитрить, он умен, коварен и жесток, он давит, как каток, и едет дальше, не сожалея и не оглядываясь. Стоит совершить одну маленькую ошибку — и будущее меняется. Как жить с перебитым хребтом и перетертыми ногами? Эдик тяжело поднялся и прошел в туалет, совмещенный с умывальником и душем. «Неужели такая моя судьба? — подумал он. — Папа, папочка, что же мне делать?» Он повернул кран, набрал полные ладони ледяной воды и погрузил в нее лицо. Замер. Снова вспомнил, как тонул и спасся. Значит, можно и спастись? Тугая струя била в дно надтреснувшей желтоватой раковины. Эдик смотрел на свое отражение в зеркале, замутненном разводами, следами давней уборки. Капли стекали по осунувшимся щекам, но не казались слезами. Он постарел. На лбу появились морщины, под глазами темные, не проходящие круги.

* * *

Ему вдруг вспомнился давнишний разговор с отцом. Поводом стала какая-то очередная ложь Эдика. То ли он переправил двойку в дневнике, то ли прогулял несколько дней. Скорее всего, прогулял.

— Путь неудачника, сынок, — назидательно внушал Роман Сергеевич, глядя в виноватое темя сына, — это цепочка компромиссов с самим собой. Понимаешь? В каждом из нас живут двое — плохой и хороший. Хороший стремится к совершенству, добру и справедливости, плохой желает лежать, вкусно кушать и развлекаться. Когда ты, вместо того чтобы идти в школу, гоняешь вокруг дома и возвращаешься, чтобы поиграть, как только родители уходят на работу, ты идешь на компромисс и становишься неудачником. Или пропускаешь самбо, уговариваешь себя остаться дома и посмотреть телевизор, живот у тебя болит или дождь на улице, — опять компромисс. Всякий раз ты знаешь, как надо поступить, понимаешь, что тебе нужно на самом деле, но плохой в тебе побеждает. Каждая ступенька движения человека вниз к деградации — допущенный компромисс. Хочешь знать, чем выстланы ступени наверх? Только преодолением себя! Когда ты не только знаешь, как правильно, но именно так и поступаешь. Про таких говорят — правильный мужик.