— Может быть, чаю? — спохватилась молодая хозяйка, прижимая к груди свое веселое сокровище.

— Спасибо, не надо. Тороплюсь. Обязательно выполните мою просьбу. Пусть Павел позвонит. Лиза, пока!

— Пока! — звонким голосом, как маленький попугайчик, копируя интонацию, ответила Лиза. Она улыбалась сквозь слезы и пряталась за маму.

Токарев тепло улыбнулся, не в силах сопротивляться обаянию маленькой кокетки. Так, с улыбкой умиления, он и вышел из подъезда.

Холодный воздух ударил следователя в лицо, сорвал улыбку, заставил поднять воротник и опустить уши шапки. Погода портилась, усиливался ветер. Токарев пошел к автобусной остановке. Ничего у него не получилось. Он хотел разорвать жену Баженова, хотел орать и сыпать обвинениями, чтобы увидеть ее унижение и горе, чтобы насладиться хоть такой местью. Не вышло.

Где-то за там остались поминки, отзвучали траурные тосты. Служебная «Волга» Шарова отвезла Николая Ивановича домой. За столом он практически ничего не ел и не пил, ему все казалось, что Нина смотрит на него. «Почему ты жив, а Леша погиб? Ведь ты его руководитель! Ты отвечаешь за все! Это ты виноват в его смерти. Будь ты проклят!» — читал он в ее взгляде и прятал глаза, потому что нечего ответить несчастной женщине. Нельзя ничего объяснить, если человек погиб, а в твоих соболезнованиях никто не нуждается. Когда он окончательно понял, что тут ему не рады, что Нина ненавидит его, не хочет его слов и сам вид Токарева доставляет ей страдания, он отпросился у начальника и незаметно ушел. Потеряв друга, он обрел врага. Наверное, со временем все уляжется, забудется, но где-то в душе навсегда останется чувство неисправимой вины, осознание собственной ошибки, пьяной халатности, ценой которых стала оборвавшаяся жизнь хорошего, безотказного человека.

Так получилось, что он приехал домой около пяти вечера, до возвращения Валентины с работы. Услышав звук отпираемой двери, навстречу ему высыпали дети — Лена и Кирилл. Серьезная Лена поцеловала отца в щеку и, сказав: «Я делаю уроки, завтра контрольная», плавно ушла в детскую. Кирюша, как обычно, повис на руках отца.

— А ты делаешь уроки? — спросил Николай Иванович.

— Мы всё в школе сделали, — радостно ответил сын.

— Чем занимаешься?

— Играю в приставку.

— Прервись-ка, посмотрим, что ты там сделал.

Чтобы как-то искупить перед собой вину, он решил отныне уделять еще больше внимания детям. Чаще разговаривать, внимательнее проверять домашние задания и помогать их делать.

За окном быстро стемнело, пришла Валентина и сразу погрузилась в домашние хлопоты. Токарев всегда удивлялся ее способности без передышки отдаваться домашнему хозяйству, словно так и должно быть. Она готовила ужин, развешивала постиранное белье, а он сидел рядом в кухне, нехотя отвечая на вопросы о прошедших похоронах и поминках. Где-то около девяти вечера зазвонил сотовый телефон. На экране высветился незнакомый номер.

— Николай Иванович, это Эдуард Свекольников вас беспокоит.

— Слушаю вас, Эдуард, — ответил несколько удивленный следователь. — Что-то случилось?

— Нет, ничего, — замялся Эдик. — Просто я тут кое-что вспомнил. Хотел вам кое-что рассказать. Ну, поделиться кое-какими соображениями.

— Загадками изволите говорить.

— Просто я… не знаю, как сказать…

— Одну минуту, — Токарев перешел из кухни, где гремел телевизор, в тихую спальню. — Говорите, Эдуард. Что вас растревожило?

Он отметил дрожащий от волнения голос молодого человека, его нерешительность и слабость.

— Помните, вы тогда спрашивали меня про нож в квартире Владилена Феликсовича?

— Бабина? Конечно.

— Так вот я не решился сразу признаться, а теперь подумал и понял: надо все рассказать.

— Угу.

— Это я его принес. Не знаю, что со мной было, вернее, знаю, но не могу объяснить, впрочем, теперь не важно. Нож я отобрал у того, который напал на нас с Машей, когда я ее провожал.

— Грицай?

— Наверное. Он достал его, чтобы попугать, но я ударил, и нож выпал. Я тогда подумал — пригодится, спрятал в портфель и принес к Бабину.

— Зачем?

— Бабин когда-то давно стал причиной смерти моего деда, присвоил открытие, я решил отомстить.

— Зарезать?

— Не уверен. Не знаю. Но ничего не произошло. Я выронил нож, он залетел глубоко под диван и там остался. И хорошо, что так получилось. Вот и всё.

— Понятно. Сможете письменно изложить.

— Это обязательно?

— Да.

— Смогу, — твердо подтвердил молодой человек.

— Ладно, я понял. Хорошо, что решили сами признаться, состава преступления я тут не вижу, а следствию меньше работы. Вас уже выписали?

— Нет, я в больнице. Вроде обещают на этой неделе.

— Понятно. Что-то еще?

— Да, еще кое-что.

Эдик совсем замедлился, подбирая слова.

— Николай Иванович, тут такое дело… даже не знаю, как сказать. Я сам до конца не уверен.

— Говорите, Эдик, не переживайте, я не собираюсь вас ни в чем обвинять.

— Дело как раз не во мне. Деликатный вопрос, — наконец он решился. — Помните мою коллегу, Машу Горлову?

— Помню, я говорил с ней. Симпатичная такая.

— Это верно. Так вот, у нее есть отец, который долгое время где-то пропадал, а теперь вернулся и живет с ними в Покровском. Это за городом, недалеко.

— Я знаю, где Покровское, — Токарев вспомнил разговор с отцом Маши, вспомнил сам дом и странное впечатление, оставленное этим человеком.

— Ну да. Так вот. У него какой-то непонятный бизнес откуда-то сразу взялся в городе. Он хорошо на этом имеет, но дело не в этом. Той ночью, когда мой папа преследовал машину с преступниками, там еще перестрелка была и погиб сотрудник, ее отец вернулся домой под утро и рассказал, что на него напали какие-то пьяные мужики, ранили чем-то в ногу и повредили машину.

— Вот оно что! Продолжайте. На машине приехал?

— В том-то и дело, что машину он якобы успел сразу сдать в ремонт, то есть Маша ее больше не видела. Машина, кстати, как раз «УАЗ-Патриот». Он вроде ездил по каким-то делам, и хулиганы его ударили в зад. Я так понимаю, преступники бросили УАЗ на шоссе, и он теперь в милиции.

— Само собой. Какая нога, не сказала?

— Левая.

— Понятно. Как его зовут, как он выглядит?

— Не знаю, я его никогда не видел, а Маша не рассказывала.

— Что еще?

— Вроде всё. Он, отец ее, требует, чтобы они никому не говорили, потому что боится тех, кто напал на него.