двумя из любезного ему немецкого посада (в нём он и уничтожал себя теперь, в октябре 1689-го, под ранним снегом), он оставался в начале пути заказного убийства.

Вчера казнили Фёдора Шакловитого, это стало последним ударом по их интриге. Не то чтобы окольничий играл какую-то важную роль после августовских событий, скорее это трактовалось как очередной знак. Софья заключена в Новодевичий, лояльный ему Матвеев убит стрельцами, с Голицыным покончено, хоть тот и жив, Иван V оказался ничтожеством и сдался.

В сумерках он стоял напротив большого красивого дома Анны Монс, смотрел, как снег ложится на красную крышу. Немцы со свойственной им деловитостью и безучастной к скоморошеской жизни русских обстоятельностью, пользуясь невидимостью для Петра, уже открыли мануфактуру, аптеку с окнами, могущими защитить от взрыва, пивоварню и винокурню.

Он гнал их подковёрно с первого дня, когда в 52-м всем швабам приказали продать свои дома и посчитаться, не сходя с места. Пользуясь распорядительными манёврами Матвеева и одухотворёнными идеями Фавста Замека, по минованию нескольких лет интриг, переписок, устных обменов угрозами и шантажа он обставил всё так, что почти половина населения Кукуя считала для него самые вздорные вещи. Сколько вдохов и сколько выдохов жена тевтона делает в промежуток от того, как вышла из дому к колодцу, и до того, как ведро на середине подъёма. Сколько раз за месяц отдельная семья оббивает порог кирхи, если не считать посещения младшего колбасника, а посещения жены умножать на четыре. Сколько раз на окнах дома одной семьи оказывается взгляд каждого из членов, когда с момента последнего мочеиспускания миновало больше часа. Количество отдельно необходимых и отдельно ласковых касаний матери отпрыска, мужа и вещей в доме, ей приятных, соотношение каждого с каждым, умноженное друг на друга и прибавленное к количеству дневных морганий самого старшего в семье. Много быта и абсурда, идеальная формула. Чуть позже он завёл человека, а после размыл его до артели, которая придумывала, утверждала и рассылала указания насчёт предметов учёта. Все данные тщательно вносились и сшивались в журналы по пятьсот листов. С кем-то другим метод и подействовал бы, но только не с этими дойчами. Им, бля, нравилось считать. К первым летам царствования Петра начинание обрело черты счётного приказа, для журналов завелась отдельная сеть амбаров, не остановила дела и смерть Матвеева, не остановит и смерть самого Мефодия, что уже скоро.

Ему почти девяносто лет, сын Варлаам пропал, дочь Алпсидия уже восемь лет замужем за купцом Прохоровым, но у неё, как говорят, узкий таз. Ни дочери, ни тем паче сыну, которого не отыщет и Сатана, ничего не грозит, никто не знает, что Зоммер и Тиммерман — недоброжелатели Романова, напротив, они ближайшие его соохальщики, по крайней мере, Франц. Зоммер, наверное, не смог всё-таки стать большим, чем учитель оружия. Он мог проткнуть Петра неисчислимое количество раз, верста не особенно трепетала убийства. Однако с немцами он и так перестарался, ещё и не пустить его к власти, пожалуй, хватило бы для Ада. К тому же Пётр был заведомый противник фейерверков, если бы он знал, во что те превратятся меньше чем через триста лет, облачался бы тогда Францем Лефортом или Патриком оф Охлухрисом.

Мимо проехала offene Pferdekutsche [169] с хмурым немцем, не ожидавшим снега в столь раннюю пору. Рядом, подумать только, сидел какой-то китаец и что-то горячо и зло втолковывал. Вы же в России, хотел он крикнуть им, но не крикнул. Вместо этого достал приготовленное заранее тонкое лезвие, поцеловал, привыкая к стали там, облизал, проглотил, сев на мостовую, привалившись спиной к крепкому немецкому дому.

Поначалу Варлааму встречалось много незнакомых слов, хотя по пути он неплохо овладел пушту и начал учить маратхский. Причина отъезда — крупная ссора с отцом, творящим невообразимые, на его взгляд, вещи. Тогда сказал ему, что тоже поедет подсчитает никому не нужное, и в поисках судьбы попал на Восток.

Он прибыл в факторию в Мадрасе, откуда и начал своё странствие по Индостану. Закончилось оно в Кашмире, где, паря на пейзажах, он дописывал проклятый подсчёт в перерывах между стычками с солдатами Ахмад-шаха Дуррани. Список включал в себя области, принадлежавшие Моголам после отпадения Хайдарабада, Ауда и Бенгалии: Пенджаб, Дели, Агра, Синд, Сирхинд и Кашмир. Кто пользовался военными неудачами Великого Могола: сикхи, маратхи и джаты. Помимо прочего в некоторых местах скатывался до описания тогдашних политических стрессоров в Индии, где сломал бы ногу и чёрт, и Борис Годунов, здесь он делал приставку — список политических ухищрений вокруг Кашмира и центральной части двуречья Джамны-ганга: маратхи принуждают Бенгалию и Ауд платить им дань, завоевывают Южную Ориссу, после готовят поход на Пенджаб и Дели, ханы афганских кочевых и полукочевых племен становятся крупными феодальными землевладельцами, господствующими над оседлыми, главным образом неафганскими крестьянами, сикхи набирают значительную силу, с чем приходится считаться пенджабским феодалам, иные из них даже откупаются данью и берут к себе на службу их вооруженные отряды, среди которых растёт власть сердаров.

Ничего более дикого для русского обывателя он был не в силах измыслить, по крайней мере, взглядом изнутри. Иной раз подумывал подсчитать и перечислить отцу причины, по которым решился прервать молчание, но, во-первых, в главной не мог определиться с формулировкой, а во-вторых, это имело смысл.

Разумеется, зная, что отец давно посмеивается над ним с того света, однако в мыслях по-прежнему обращаясь к нему, так сталось, в возрасте девяноста двух лет… А ведь на него смотрели с надеждой даже афганцы, принимая за кашмирского йога.

Прихваченные в Москве изумруды, где только не хранимые в теле за эти годы, стояли на гранях. Их фон — озеро, которое и для Ганеши не лужа. Он сидел на камнях, вот-вот собираясь начать взбираться по эрегированной верёвке. Соседи в периметре ста шагов подкинули корзины, развернулись, поймали на макушки уже лицом к пляжу и побрели туда, стягиваясь, босые, чумазые, великовозрастные, вожделеющие женщин каждую секунду. К настилу в озеро оказалась выстроена цепочка, по ней издалека, не видно из-за деревьев откуда, перекидывали раскалённый мангал с углями. Литой чан летел, как пуля, параллельно ему неслась стая кобр, шесть голов, взметая мангровые заросли. К финишу у трёх наметились крылья, образования натянули кожу изнутри, но к концу пути не успели развиться. У причала нарос земляной вал от торможения, четыре гамадриады стояли вопросительными знаками и держали на капюшонах жаровню. Он ввёл в вену на руке золотую хвоинку и стал ждать, когда та дойдёт до сердца.

Ещё не старый, мятущийся драматург в рединготе, у него глаза матери, вечное туманное упование на всё повторяющиеся переправы