Женщина напряглась, Лютовой сказал ей быстро:

– Тихо, ты нам не нужна. Я тебя не трону!

Она заметно расслабилась. Лютовой начал отступать к дверям,я пошел за ним, вынул пистолет из его вспотевшей ладони. Женщина все ещесмотрела нам вслед остановившимися глазами. Я сделал несколько шагов назад,глазами держал ловчилу в малиновом пиджаке, будто решил еще и пошарить покарманам. Она повернула голову, наблюдая за мной, и я дважды выстрелил ей вголову.

Лютовой вздрогнул, прошептал:

– Черт… Вы не садист, Бравлин?

– Издержки профессии, – сказал я. Он не понял, яобъяснил: – Ее профессии. Пила сладко, ела вкусно, спала на мягком… Какстрекоза и муравей, помните?.. Но наступает зима.

Из дома вышли, никем не замеченные. Уже в троллейбусеЛютовой зябко повел плечами.

– Но… гм… женщина…

Мы покатили в потоке, неотличимые от тех, кто уже успелстать Джоном или Джеком, так и всех еще не ставших ими Иванов и Павлов.

– Я убежденный сторонник равноправия, – ответиля. – Была бы она муравьем… в смысле, работала бы на заводе закройщицей,общалась бы в кругу себе подобных, зарабатывала бы нищенские двести баксов вмесяц, кто бы ее застрелил?.. За все, что сверх, надо и платить… сверх. Затовсе женщины, которые работают, а не торгуют телом, завтра после новостейскажут: так ей и надо! Разве это не торжество справедливости?

Он пробормотал:

– Так ли уж и скажут?.. Жестокий вы, Бравлин.

– Скажут, скажут! Кто-то вслух, остальные – про себя.Порок еще больше, чем преступление, должен быть наказан.

Я следил за дорогой, но видел, как он посматривает на моелицо.

– Из вас бы вышел киллер, – заметил он.

– И садовод, – ответил я ему в тон. – У моегодедушки был хороший сад, я любил помогать ему сажать цветы. И вообще люблю все,что растет. Нет, у меня равнодушие другого типа… По-моему, население что-то ужразрослось. Шесть миллиардов, да?.. Наверное, потому и не жалко, что ихслишком. Но если уж прореживать… а это пора, пора!.. то все-таки надо с такихвот, а не лучших…

Он вздохнул.

– Лучшие почему-то гибнут в первую очередь. Вообще неперестаю удивляться, откуда все еще берутся порядочные люди?

– Главное, – сказал я, – что непорядочных уженачали истреблять. Самых расподлейших – физически, остальные затихнут.

– Затихнут, – протянул Лютовой. – Эх, еслибы… Но если колабы спрячутся в норки, страшась нашего гнева, это и будетпоражением Юсы. Здесь она только на гниль и опирается.

Я кивнул, улыбнулся, мол, все верно, но смолчал, ибо этотолько видимость правды. Ну, хочется, чтобы это был полный разгром врага, пустьбудет разгром врага. Беспощадный. На самом деле Юса – это не общество, живущеепо каким-то жестко заданным моральным установкам. Скажем, по устоям ВетхогоЗавета или Корана. Это общество, живущее вообще без устоев, как грязныеобезьяны, получившие разум. Они и страшнее тем, что это просто разумныеживотные, у которых нет ни души, ни сердца.

Но если мое учение, оно же религия и вера, войдет к ним идостучится до них, то они его примут без той ломки, что предстоит, к примеру,талибам, ваххабитам или ревностным католикам Ирландии. Юсовцы – это всего лишьязычники, заблудившиеся во тьме. У них очень мелкие языческие божки: похоть,секс без границ, потребительство, а это все исчезнет, как гнилой утренний туманпод лучами восходящего солнца. Приняв мои тезисы, они просто сочтут, что ихобщество развивается и дальше, трансформируется, ибо оно – открытое общество ит. д.

Вечером в тот же день я набрал большой пакет мусора, откудатолько берется, отнес к мусоропроводу. Когда возвращался, из квартиры Майданована лестничную площадку вышел массивный негр в форме юсовской армии. Я неразбираюсь в их нашивках, но что-то подсказало, что это и есть тот самыйсержант. За негром шел красный Майданов, что-то лепетал, сзади слышалсясуетливый говорок Анны Павловны.

Негр блестел, начиная от начищенной, как офицерский сапог,рожи, до коричневых добротных ботинок так это сорок шестого размера. На немблестели и сверкали нашивки, бляшки, бляхи, пуговицы, а когда раскрыл рот, в обязательномпорядке блеснули крупные белые зубы, безукоризненно выровненные, выстроенные,кричащие о могучем здоровье этого существа.

Я постарался не встречаться взглядом с Майдановым, не хочувидеть унижение этого… демократа, отвернулся и закрыл за собой дверь. Даже неостановился у глазка посмотреть, противно.

Походил по Интернету, кое-что скачал, апгрейдил. Телефонзвякнул, голос Бабурина прозвучал так, словно он орал глухому:

– Все трудишься? Сколько у государства ни воруй… или яуже говорил?.. Давай на веранду, а то что-то тебя давно не видели. Это правда,что щас нарасхват новая модель мыши для компьютера – с открывашкой для пива?

– А тебе зачем мышь? – спросил я. – Ладно,иду… В самом деле, надо немного проветриться.

Он радостно заорал:

– Что может быть лучше, чем постоять на балконе иподышать свежим воздухом? Разве что посидеть в накуренной комнате и попитьводки!.. Ждем!

На веранде резкий контраст черного неба с редкими звездами иярко освещенного стола. Блеск отражается на стенах и потолке. Судя по широкойвазе с остатками сухариков, здесь споры уже в основном отгремели.

За столом чаевничали Майданов, Лютовой, Шершень. АннаПавловна заботливо наполняла широкую вазу сахарным печеньем. Бабурин вбежалследом за мной, обе ладони прижимали к груди гигантский пакет с хорошопрожаренными рогаликами.

– Привет, – заявил он горласто, – участникамброуновского движения!

– И тебе привет, – сказал Шершень и добавил легко:– Переносчик.

Бабурин почему-то нахмурился. Я вообще заметил, что если впервые дни он ликовал, что в нем такая важная генетическая информация, тосейчас как бы слегка уязвлен. Кто-то из дедов был гением: но кто – не узнать,батя Бабурина – детдомовец, и вот теперь через пять-шесть поколений снова будетгений. А Бабурин как будто и не живет вовсе! Все его достижения по воспитаниюкоманды болельщиков, все труды по переездам вслед за гастролирующей командой,все акции по битью стекол на троллейбусных остановках во славу великого«Спартака» – все это как бы и не существует?

Он с горделивостью ссыпал в вазу, пока коричневые узорныештучки не заполнили ее доверху, остальное поставил под стол, словно бутылкуводки.

– Бравлин, – сказал он жизнерадостно, – чегоморда такая постная? Грех предаваться унынию, когда есть другие грехи!

– Из-за чего вы тут… это, – сказал я, – мордыкрасные. Смотреть противно.

Бабурин объяснил:

– Они вообще странные!.. «Селтик» продул киевскому«Динамо», это их не колышет, а такая ерунда, как взрыв в лондонском метро,доводит до визга!.. Не понимаю.