Накажу. Велю. Это уже через край. И тоже не оговорка. Похоже, уверен, что любое его слово, любое действие не вызовет противодействий или просто недовольства царевича.

А как будет потом, после венчания Федора Ивановича на царство? Приструнит шурина или отдаст власть в его руки, сам же станет молить Господа, как чернец или постник о ниспослании Руси благоденствия? Впрочем, что сейчас гадать, жизнь покажет, как все повернется. К добру ли, к худу ли.

Два десятка детей боярских ждало Богдана у Фроловских ворот, якобы, для охраны. Какое кощунство! Знает же Годунов, что никто больше пальцем не тронет оружничего: игрище закончено, скоморохи разошлись. Иное сокрыто за заботливостью о безопасности — желание не выпустить ни на минуту из своего глаза соперника, боязнь ответного шага. Главное, как начинал понимать Бельский, Борис не хочет ни в коем случае его встречи ни с кем из членов Верховной думы, о чем Богдан не помышлял. А зря. Можно было бы и побороться. Но Бельский не решался идти на риск, определив бороться с Годуновым без спешки и с основательной продуманностью.

Вот так, под конвоем, и вполне внешне покорный судьбе, он подъехал к воротам своей усадьбы.

— Возвращайтесь в гридни. Вы свободны.

— Но нам велено…

— Кем велено? Кто кроме государя может велеть обо мне? Я просил проводить меня, теперь вы мне не нужны. У меня есть силы самому постоять за себя. Поезжайте, не сомневаясь.

В ворота он въехал, лишь сопровождаемый стремянным.

Никто из дворни не спал. Обсуждали необычное происшествие, недоумевая, кому мог наступить на хвост их добрый хозяин. Настроение у всех воинственное: готовы были встать стеной на защиту своего барина, а боевые холопы так и не сняли доспехов.

Легким поклоном поблагодарил Богдан слуг и повелел им:

— Идите почивать. Все уладилось. Только ты, Хлопко, повремени.

Когда все разошлись, хозяин заговорил с воеводой боевых холопов.

— Кое-что меняется. Завтра тебе не выезжать. Послезавтра выезжаем вместе. До Мытищ — стремя в стремя, оттуда твой путь тот, о котором мы с тобой условились. Усиль на ночь охрану усадьбы.

— Все понял.

Жена тоже не спала. Вся в слезах. Кинулась в объятья мужа и зашлась в рыдании. Немного успокоившись, заговорила:

— Все передумала. Страшно. Неужели от царевича Федора идет?

— Нет. От родственничка нашего Бориса Годунова. В этом я уверен, хотя, думаю, он назначит виновных и сурово покарает их. Нам же с тобой; ехать в Нижний Новгород.

— Ссылка?! О, Господи! За что?!

— Нет. На воеводство.

— Не все ли равно?!

— Не гневи судьбу. Все образуется. Нижний — не келья в Кирилло-Белозерском монастыре и не Соловки. У нас там и усадьба от города рядом, в самом городе дом не хуже этого, московского. Хочешь в нем будешь жить, хочешь в Никольском. Лишнего с собой везти нет нужды. Послезавтра выезжаем. Предусмотри лишь необходимое в пути. Но я не сразу в Нижний. Туда тебе одной ехать. Я провожу царевича Дмитрия до Углича, а уж оттуда — на воеводство свое. Ты жди меня в Никольском. Во дворце поместья.

Окончательно успокоив жену, твердо пообещал:

— Через два-три года непременно воротимся сюда.

Забылись они в ласках до утра, однако, напомнило оно суровой действительностью: нужно собираться в дорогу. У Богдана же еще большая головная боль — подмена царевича Дмитрия. Он отчего-то был твердо уверен, что Хлопко найдет подходящего мальчика, мамок же царевича можно будет отпустить в Москву, заменив их своими уже в поместье, куда он намеревался привезти царицу Марию Нагую с сыном, ибо оно почти на самом пути из Дмитрова в Углич; но куда упрятать самого царевича? В одно из своих имений? Рискованно. Тайный дьяк в угоду Борису навербует себе соглядатаев во всех его имениях. Даже в том, полутайном, близ Волоколамска. Поэтому нужно искать семью из дворян со славным прошлым, но теперь обедневших. Не открываясь им, придумать правдоподобную сказку.

Тут без помощи либо самих Нагих, либо без помощи того же Хлопка не обойтись.

«Ладно, поговорю с Хлопком в пути до Мытищ».

Сам он тоже перебирал в памяти фамилии обедневших дворян и уже определил нескольких. Обмозговывал и сказку. Все это, однако, оказалось вовсе не нужным. Когда Богдан рассказал о своей заботе Хлопку, тот даже хмыкнул.

— Чего, боярин, голову ломать? И парнишку взамен царевича сыщу, и царевича пристрою любо-дорого.

— Ты так уверен, словно легкое дело предстоит. Разве забыл о полной тайне?

— Как забудешь, если головой рискуем. Есть, однако, у меня на примете две семьи. Я уже думал о них. Лучшая из них — дворяне Отрепьевы. Славные прошлым, они, как и я, служили князю Вяземскому, земля пухом коварно убиенному. Господь Бог спас их, не оказались они, как и я, в числе казненных за верность князю, теперь же, почитай, потеряли прежний шик. Бедствуют. С великим удовольствием возьмут у меня дитя в сыновья. Если, особенно, с добрым приданым.

— Приданое — не вопрос. Что о ребенке скажешь?

— А что скажу. Вот, мол, нагулял, а мать Богу душу отдала. А я куда с ним при моей колготной жизни и службе?

— Разумно, светлая твоя голова. Так и поступим. Приданое не пожалею, а спустя малое время возьму к себе на службу. Если у них будет желание.

Гора, как говорится, с плеч. Ладность теперь видна во всем.

Гладко, однако, было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить. Вторая неделя на исходе, как Богдан жил в бывшем дворце князя Владимира, не казнясь совестью, лишь изредка вспоминая о том, как содействовал царю в коварном убийстве, но успокаивая себя, что за все перед Богом в ответе помазанник Божий. Спокойствия на душе не было по иной причине: нет вести ни от Афанасия Нагого, ни от воеводы Хлопка. Вдруг Афанасия отстранили усилиями Годунова от поездки в Углич, тогда как? Все полетит кувырком.

Но это все же полбеды, ибо Мария Нагая согласна на подмену и с ее помощью можно решить дело успешно. Беда в том, что от Хлопка ни слуху, ни духу. Вот если с ним что случится, тогда уж точно, всему конец. Если придется везти царевича до Углича, там подменить никак не удастся. Вот и беспокоился Бельский все сильней и сильней.

Он уже послал вестника в свое имение, чтобы готовили царскую встречу Марии Нагой с сыном, срубили бы для них новые терема, выбрав самые уютные уголки сада, в тайне надеясь, что и о Хлопке что-либо узнает. Вот уже весть оттуда пришла, что все будет сделано красно и скоро, а вот о Хлопке — ни слова.

«Да, закавыка!»

Бельский не единожды упрекал себя за верхоглядство в подготовке столь важного шага. Послал бы не одного Хлопка, возложив всю надежду на него. Есть же у него еще верные слуги. В Нижегородские села послал бы одного. В окрестности Волоколамска еще одного. Сейчас бы не казнился.

Смущало еще одно, пожалуй, не менее важное: слишком долго поезд находился, как он предполагал, в Лавре. Остановка там по их уговору, вроде бы ради поклонения мощам Святого Сергия недельная, на самом же деле до его, Бельского, слова. А царица с царевичем, опять же по его расчету, уже в Лавре, и если они пробудут в монастыре долго, это наверняка вызовет подозрения у Бориса. Но возникала и иная мысль: вдруг еще не выехали из Москвы, вдруг Годунов чего-то подстроил?