Арландом, который тоже уже еле шел, просто упала на первую же кочку и больше не вставала. Даже никаких усилий не потребовалось, чтобы мгновенно уснуть и тем самым прекратить путь.

Меня разбудили, когда было уже темно. Как оказалось, Арланд заботливо перетащил меня на свою накидку, расстеленную прямо на земле: на ней мы с ним и проспали, благо терять ей было уже нечего.

Дендегар изловил дичи и зажарил ее на небольшом костерке: это и был наш завтрак. Пили мы оставшуюся во фляге Арланда святую воду. Неизвестно, почему, но после того, как мы с инквизитором стали близки, эта странная жидкость совсем перестала действовать на меня, как на ведьму, и я могла пить ее, не опасаясь получить ожоги.

После первого привала идти стало легче. На душе, впрочем, лучше не стало. Арланд, на чьих глазах все это время была повязка, пробовал шутить или завести непринужденный разговор, но мысли о том, что мне предстоит расстаться с ним, возможно, на долгие месяцы, мешала радоваться настоящему. Я готова была расплакаться, и разговоры у нас не клеились.

К третьему дню я почувствовала, что смиряюсь с предстоящим. Появилось некое оцепенение, равнодушие. Мне не хотелось говорить, не хотелось думать и рассуждать, но зато и мучиться я перестала. Доселе пугающие мысли о будущем стали похожи на страницы старой книги: бумага затерта, слова зачитаны, и уже едва ли можно уловить смысл.

Четвертый день пути стал началом «оттепели». Три дня дорога по однообразной местности и однообразные мысли все-таки заставили меня заскучать, и я стала пытаться как-то развлечься. Я попробовала приставать с вопросами к Дендегару, но ничего не вышло: кентавр как будто поклялся за все время пути сказать только шесть слов. Их он и произнес – это было три «привал», когда надо было поспать, и три «вставайте» после каждого такого привала.

В итоге единственным развлечением стало наблюдение за Кречетом. Все путешествие он приставал к кентавру, кусал его за хвост, играл с бабками, лаял на него в шутку, приносил ему дичь, как дань сильнейшему. Дендегар на пса смотрел с недоумением, но мужественно молчал, только изредка отгонял молодого пса, чтобы тот не отгрызло ему хвост.

Примерно в девять вечера четвертого дня мы неожиданно вышли к высокому забору из толстых неотесанных кольев. Лес примыкал к ним вплотную, как будто деревья пытались пробраться за ограду, из-за этого казалось, что забор, как и лес, вырос здесь естественным образом. Если бы не ворота и факелы возле них, можно было пройти мимо, ничего не заметив.

Я и в самом деле уже настолько отчаялась увидеть посреди леса признаки цивилизации, что на забор не обратила никакого внимания, подумав, что это очередные заросли. Но Дендегар остановил меня своим седьмым и самым долгожданным словом «пришли».

Дендегар крикнул что-то на незнакомом мне языке, и ворота открыли изнутри два других кентавра. Мы вошли внутрь.

В селении было еще темнее, чем в лесу: это из-за странной породы деревьев, рассаженной здесь повсюду. Широкие почти плоские кроны укрывали шатры от солнечного света.

Но, несмотря на темноту, я с первого взгляда поняла, что представшее передо мной селение огромно. У каждого из первых пятидесяти шатров, которые я могла различить в темноте, стоял на шесте факел. Чем дальше были шатры, тем мельче были огоньки находящихся возле них факелов… тех из них, которые мерцали вдалеке едва заметными точками, было больше нескольких сотен.

Между шатрами я заметила несколько кентавров. Видимо, они были обеспокоены криками сторожевых и вышли из шатров посмотреть, что же произошло, но подходить к нам, пришельцам, не решались.

Дендегар без лишних слов и объяснений провел нас с Арландом по деревне, почти в самый центр, где специально для меня возле колодца был поставлен отдельный шатер со всеми необходимыми человеку вещами. К моему приходу тут подготовились.

Мой шатер был таким же огромном, как и прочие, и напоминал скорее дом с тремя комнатами по шесть-семь квадратных метров, разделенными пологами.

В одной из них, где была лежанка из сенного матраса и шкур, стоял так же сундук, заменявший письменный стол и тумбу, и шкаф с полками. В другой комнате был высокий длинный стол, похожий на операционный, так же шкаф и другой стол, более напоминающий письменный, за которым мне предстояло работать. В третьей комнате находилась большая старая кадка, которая была призвана заменять мне ванну, и столик, на котором располагался умывальник.

Осмотрев все это, я поблагодарила Дендегара за всех кентавров, которые приготовили для меня эту роскошь: оставалось только догадываться, как они достали в лесу эту мебель.

Мой проводник отреагировал, как и всегда, сдержанно:

– Одна ночь. Завтра днем он уйдет, – напомнил он, после закрыл полог и оставил нас с Арландом и Кречетом одних. Только сейчас я смогла развязать инквизитору глаза.

Первые минуты он усиленно моргал, так как отучился видеть за эти дни, но вскоре пришел в себя и, чтобы порадоваться вернувшемуся зрению, стал осматривать мое жилище.

– А все не так плохо, – заметил он, пройдя по комнатам. – Не хуже, чем в домике твоей матери.

Мне мало верилось в то, что путь закончился: с момента, как я была в лесу, до момента, когда из моего нового жилища ушел Дендегар, прошло всего несколько минут. Я скорее по инерции, чем осознанно принялась обустраиваться, раскладывать одежду по шкафам и сундукам.

Пока я выуживала из бесконечной сумки свои вещи, Арланд наполнял бадью водой из колодца неподалеку. Я ее нагрела, и мы смогли смыть с себя слои грязи, которыми покрылись в лесу.

В ванне, в горячей воде, с килограммом мыла и литрами шампуней, я, наконец, почувствовала себя человеком за все эти дни. Просто удивительно, как возвращает к жизни простая возможность вымыться!

Арланд тоже заметно ожил после ванны. В лесу, в такой непроходимой глуши ему было незачем опасаться загадочных монахов, и поэтому он позволил себе немного расслабиться: нужно было видеть его счастливое лицо, когда он, наконец, смог сбросить с себя ненавистную, уже затвердевшую от грязи накидку и остальные вещи.

Лежанка, представляющая собой матрас из сена, была застелена теплыми и мягкими на вид шкурами… Нам было не до того, чтобы думать о том, насколько чистоплотно будет ложиться на них голым телом. Несколько дней ночевок на земле превращали любое место, где можно полежать, не наткнувшись лбом на острый камень, в царское ложе.

Кречет улегся рядом так, чтобы быть границей между входом в шатер и нашей лежанкой. Пес, как и всегда, стерег наш покой.