Его бы тоже забрали. И тогда действительно не останется никакой надежды. Тем не менее Даю потребовалась вся сила воли, чтобы не сорвать дверь с петель в гневе, пока он наблюдал, как члены экипажа тащат Леса за руки – словно тот мог попытаться убежать с этого корабля-ловушки – и уводят прежде, чем Дай смог хотя бы попрощаться.

Энни стояла у каюты Флетчеров. В коридоре было тихо. Хотя нет – мимо прошел еще один стюард, слегка покачиваясь вместе с кораблем. Проходя мимо, он кивнул Энни. Та подождала, пока он не окажется за пределами слышимости, прежде чем постучать в дверь.

Ответа не последовало. Внутри тоже было тихо.

Девушка воспользовалась своим ключом, чтобы войти. Из соседней комнаты не доносилось ни приглушенных голосов, ни писка Ундины. В номере было тихо, как в склепе, единственное движение – пылинки. Все ушли, включая Марка.

Нужно дождаться его. Необходимо с ним поговорить.

Она ходила по комнатам, постоянно ожидая звука шагов Марка за дверью. Весь день тянулся бесконечно. Любая рутинная работа заканчивалась будто за пару минут, а затем Энни приходилось заставлять себя думать о чем-то другом. Утренняя сцена постоянно возвращалась на ум. Кэролайн бросилась на нее из мрака, как призрак. Кэролайн обвиняла ее в воровстве, пытаясь заставить Марка поверить в то, что Энни – злодейка, что все плохое на корабле произошло по ее вине.

Нужно объяснить Марку, что Энни не виновата. Кэролайн объявила ей вендетту. С первого взгляда на Кэролайн было очевидно, что у нее проблемы. Марку нужно взглянуть правде в глаза, понять, что Энни можно довериться. Что Ундине угро-жает опасность.

Энни вдруг поняла, что бывала в этих комнатах дюжину раз, принося Ундине молоко, но так и не смогла толком осмо-треться. Она медленно повернулась, скользя взглядом по вещам Флетчеров. Шляпы. Шали. Книги. Зонтик. Детские вещи Ундины: кроватка и стопки одежды, стеклянные бутылочки и резиновые соски. Все это могло быть моим. Эта мысль казалась такой естественной. Если бы я была замужем за Марком, это была бы моя комната. Мои вещи. Мой ребенок.

Моя жизнь.

Глупая, невозможная фантазия – и все же в этот миг, наедине с его вещами, она не казалась такой далекой.

На туалетном столике были разбросаны драгоценности Кэролайн. Энни только что обвинили в воровстве, и первым порывом Энни было ничего не трогать, но потом взгляд упал на простой серебряный медальон. Рука потянулась сама собой. Энни открыла медальон и обнаружила фотографии двух женщин: Кэролайн и еще одной, незнакомой. Такой красивой, что картинка могла быть с рекламы мыла или духов, но Кэролайн Флетчер не из тех, кто хранит красивые картинки из журналов. Энни осторожно вынула фотографию из рамки, перевернула. Ничего, никакой надписи.

Она открыла чемодан с одеждой и просмотрела куртки и брюки на вешалках. Этикетки оказались незнакомы – лондонские портные, без сомнения, – но одежда была не лучшего качества, большая часть потрепана и поношена. Штопаная, латаная, пуговицы болтаются. То же самое и с ботинками Марка. На нескольких парах меняли подметку. Был только один новый комплект одежды – Марк был одет в него, когда садился на корабль. С другой стороны, одежда Кэролайн выглядела совершенно новой, гораздо более дорогой, чем у ее мужа, и очень хорошего качества. Энни вспомнила, что Марк сказал ей на прогулочной палубе, когда они впервые по-настоящему поговорили. Как он не чувствовал, что принадежит этому кругу, этому обществу. Это был первый признак, первый намек на то, что он несчастлив. Что он жаждет чего-то другого.

Энни стояла над столиком, руки чесались от желания перебрать украшения, косметику, туалетные принадлежности, щетки и гребни. Вещи Кэролайн занимали почти всю поверхность, в то время как вещи Марка поместились в один квадратный кожаный лоток: подложка для воротника, две пары запонок для манжет, кольцо с печаткой и цепочка для карманных часов с язычком из потертой кожи с эмблемой, которую Энни не смогла разобрать.

На маленькой тумбочке у его кровати лежала книга, сборник рассказов. Она открылась на закладке: «Человек, который хотел быть королем» Редьярда Киплинга. Энни слышала об авторе, но не об истории. Она взяла книгу только потому, что Марк держал ее в руках. Пролистала страницы – слова словно протекали мимо. В детстве ее учили, что читать романы – грех. Господь благоволит хорошим девочкам, Энни. Вспышка тьмы в глазах. Нет, для этих мыслей было уже слишком поздно.

Энни вернула книгу на место. Рядом лежало несколько сложенных листков бумаги – квитанции за багаж в грузовом отсеке и записка, нацарапанная незнакомым почерком.

Кровать была застелена, простыни туго натянуты на матрас, но Энни не смогла удержаться и легла. Ею владела необъяснимая потребность сделать это, гораздо большая, нежели просто любопытство.

У Энни возникло ощущение, которое она испытывала каждое утро на этом корабле, – как будто ее не существовало до этого момента. Она прижалась головой к его подушке, пахнущей его маслом для волос. Вжалась носом поглубже. Откинула одеяло. Вот где он спит. Она представила Марка в этой самой постели, вдохнула стойкий запах его мыла.

От этого запаха Энни захотелось заплакать. Недостаточно. Не в силах больше сопротивляться, девушка легла туда, где лежал и он, ощутила вмятину в матрасе. Снова прижалась к подушке, сунула под нее руку, обняла.

На крошечном ночном столике – блестящая деревянная коробка. Энни приподняла крышку: она была заполнена обычными сентиментальными вещицами. Засохший букетик. Обрывок выцветшей ленты, обвязанный вокруг бальной карточки. Еще фотографии, загнутые по углам, потемневшие. Энни быстро их просмотрела; никого, кто был бы похож на Марка, – вероятно, все со стороны Кэролайн.

Стоп – вот снова та женщина, женщина из медальона. Она сидела в кресле, одетая в закрытое черное платье, и держала на руках ребенка. Не просто ребенка: Ундину. Это была, без сомнения, новорожденная Ундина.

Энни поднесла фотографию к лицу, чтобы получше рассмотреть. Женщина не просто держала ребенка на руках: она кормила его грудью.

Комната внезапно накренилась, как будто кто-то подкрался сзади и похлопал Энни по плечу. Кто станет кормить грудью Ундину, кроме Кэролайн?

Нет, глупышка. Кэролайн не кормила грудью. Энни сама приносила молоко несколько раз на день.

Какая странная фотокарточка. Но Энни слышала об этом безумии, об этой моде фотографировать во время кормления грудью, слышала, как ее мать и старухи в Баллинтое говорили: «Глупые лондонцы, что еще понапридумают».

Энни перевернула фотографию. На этот раз имя было.

Два имени.

Лиллиан Ноттинг. Ундина.

Энни показалось, что она услышала скрежет в двери, хотя сердце грохотало в ушах. Это ключ провернулся в замке? Она бросила фотографию в деревянную коробку и виновато захлопнула крышку. Она не хотела, чтобы Марк застал ее, пока она тут копается.