начала эпохи Хань, который «был уже стар, потерял все зубы, питался молоком кормящих матерей. У него были сотни жен и наложниц, и, когда кто-нибудь из них беременел от него, он больше никогда к ним не прикасался. Умер Чжан Цан, когда ему было более ста лет» («Исторические записки», 96)[110]. Впрочем, другие без энтузиазма относились к экспериментам ради физического долголетия, которые, несомненно, иногда как раз и приводили к преждевременной смерти. Ведь наркотики убивают всегда и везде, о чем свидетельствует следующая история:

Однажды некий человек принес князю Цзин травы бессмертия. Привратник взял их, чтобы отнести князю. Дворцовый страж спросил: «Они съедобны?» Привратник ответил: «Да, съедобны». Тогда страж схватил травы и съел. Этот поступок сильно разозлил князя, и он повелел казнить стража. Но страж отослал палача назад, попросив его передать владыке такую мольбу: «Я спросил привратника, съедобны ли эти травы, и тот сказал, что съедобны, поэтому я и съел их. Так что, если кто и виноват, так это он, а не я. Более того, посетитель принес вам травы бессмертия, а вы хотите лишить меня жизни за то, что я их съел. Но это значит, что на самом деле это травы смерти, а гость пытается обмануть вас. Выходит дело, убив невинного человека, вы всем покажете, что вас обвели вокруг пальца. Лучше бы вам простить меня». Выслушав это, князь не стал его казнить («Хань Фэй-цзы», 22)[111].

Для тех, кто полагался на химические, медицинские или магические способы достижения вечной жизни, погоня за бессмертием неизменно заканчивалась разочарованием, а часто болезнью или даже преждевременной кончиной. Но в китайском поиске долголетия имелось еще одно, особое измерение. Предававшиеся этому занятию в идеале стремились не столько к тому, чтобы продлить физическое существование, отрастить крылья или «сбросить с себя тело» (как говорилось в одной поговорке), сколько к тому, чтобы максимально качественно прожить свою естественную жизнь, освобождаясь от ее забот и тягот и, следовательно, преодолевая страх смерти. Зачем жить вечно, если даже отведенные нам годы мы толком использовать не умеем? Один из главных аргументов, воспроизводимый в различных вариациях, подчеркивает принципиальную важность заботы о себе как центрального способа сохранить свой природный капитал — то, чем одарило нас Небо, — в целости как в медицинском смысле, так и во всех прочих смыслах и усовершенствовать работу чувств. Даосская традиция связывала мудрость и поддержание физической формы с медитативными практиками. В одном из самых древних текстов — он датируется примерно IV в. до н. э. — читателям рекомендуется система, сочетающая контроль над дыханием и положениями тела со сбалансированным питанием: «Если не предаваться чревоугодию, не утомлять свой ум, во всем соблюдать меру и равновесие, то жизненные силы в нас восстановятся сами собой» («Нэй е», 14.1)[112]. Некоторые исследователи видят в этом одно из самых ранних китайских описаний мистического опыта: адепт сливается со вселенной, пропуская ее жизненную силу сквозь себя и накапливая ее в собственном теле в виде тончайших энергий ци:

Когда в нас есть семена жизни,

жизнь сама кипит в нас,

А облик человека покоен и прекрасен.

Семя жизни в нас подобно бьющему источнику,

Как могуч он и как гармоничен!

Вот исток всех жизненных сил.

Коли источник не иссяк, тело пышет здоровьем.

Коли источник не засорен,

Энергия жизни без помех растекается по телу.

Тогда человек обнимет собою всю Землю и Небо

И достигнет всех пределов мира.

(«Нэй е», 8.4)[113]

Вопрос о том, что отделяет жизнь от смерти, чрезвычайно волновал даосских мыслителей. Наиболее изящные философские рассуждения на эту тему приводятся в трактате «Чжуан-цзы». Мы почти ничего не знаем о биографии предполагаемого автора этого произведения, жившего в IV в. до н. э., — гения философской риторики, чье имя стоит под текстом, который самым вызывающим образом опровергал конфуцианские и прочие устоявшиеся воззрения на жизнь и смерть. Как и большинство ранних китайских текстов той поры, трактат «Чжуан-цзы», состоящий из 33 глав, — коллективное творение нескольких, а то и многих рук. Дошедшая до нас версия текста сложилась около 300 г. до н. э. Обычно ее разделяют на семь «внутренних глав» (1–7), пятнадцать «внешних глав» (8–22) и одиннадцать «прочих глав» (23–33). Считается, что первые семь глав наилучшим образом отражают взгляды самого Чжуан-цзы. Один из многочисленных переводчиков книги, американский синолог Виктор Мейр, характеризует ее как децентрированный и бессвязный поток сознания, в котором тем не менее переходы между историями, баснями, рассуждениями и поэтическими фрагментами смотрятся очень органично.

Авторы «Чжуан-цзы» с недоумением взирают на несчастных эзотериков того времени, которые изводят себя мучительными, но бесполезными практиками, тщетно пытаясь достичь долголетия:

По-особенному вдыхать и выдыхать, удалять из себя старое и привлекать в себя новое, ходить по-медвежьи и вытягиваться по-птичьи, мечтая только о продлении своих лет, — таковы нравы знатоков телесных упражнений, совершенствующих свое тело; эти любят только секреты долголетия Пэн-цзы [легендарного праотца] («Чжуан-цзы», 15.1).

Ответ, адресуемый Чжуан-цзы всем, кто одержим социальным или физическим бессмертием, предельно прост: им стоило бы понять, что жизнь и смерть — неразрывные части одного и того же процесса трансформации. Другими словами, если мы с радостью проживем отведенную нам жизнь в согласии с ритмами Дао, то достигнем собственной версии бессмертия. Согласившись с тем, что каждый из нас ежедневно понемногу умирает, не приходится бояться смерти. Смерть есть лишь новая стадия в цикле постоянных перемен, который движет космосом, и поэтому не стоит беспокоиться из-за того, что каждый прожитый день приближает нас к ней:

Путешествуя, Ле-цзы заметил у дороги череп вековой давности. Раздвинув бурьян, он указал на него пальцем и сказал: «Только ты и я понимаем, что нет ни жизни, ни смерти. Нужно ли печалиться о тебе? Нужно ли радоваться обо мне?» («Чжуан-цзы», 18.6).

Осознание относительности границ между жизнью и смертью освобождает от необходимости вкладывать всю свою энергию в нынешнюю жизнь, ибо наш путь далеко не ограничивается ею. Эта истина заставит нас прекратить цепляться за искусственные техники и сомнительные учения, которые предлагают ложные надежды на продление жизни, отведенной нам природой. Смерть может означать конец существования отдельной личности, но наша энергия никуда не девается. Она возвращается в природу, где продолжает жить — словно капля воды, вернувшаяся в океан. От Дао нельзя отнять и нельзя к нему прибавить:

У Пути нет ни конца, ни начала,

А все живое рождается и умирает.

Неведомо нам совершенство:

Что нынче пусто, завтра будет полным.

Не даны