чтоб сметливы были и чтоб службу верно и толково несли. Правда, преданность выявляется далеко не сразу. Вон Ярополк — принял Нерадца, а не разглядел, не разгадал, что за льстивыми словесами это смерть его прячется!

Каждого нового Отрока и гридня сын Ростислава принимал в дружину лично, присматривался долго, вопрошал видоков, кто, откуда родом и кем был ранее. Только ведь не влезешь же ко всем в душу.

«Возьмёт та же Гертруда, да и подошлёт ко мне какого слугу своего, в отместку за Ярополка! Как знать?!» — всё чаще в последнее время беспокоила Володаря скользкая неприятная мысль.

...Подвески, изукрашенные ромбовидными самоцветами, намедни преподнёс он в дар Астхик. Армянка зарделась, замахала испуганно руками, жалобно глянула на Володаря своими сливами-глазами, пробормотала:

— Не моё это, князь. Ты супруге своей подаришь. Вот женишься когда.

— Ты — мать моей дочери! — веско возразил ей Ростиславич.

Всё же Астхик приняла его дар, прицепила подвески к высокому головному убору, стала крутиться перед серебряным зеркалом. Смуглое лицо её озарила довольная улыбка. Видя радость наложницы, улыбнулся и Володарь. Но тотчас набежали на его чело тучи.

«Вот пойти, сказать матери: найди-ка ты мне добрую невесту! Чай, со многими знатными людьми знакома, и в уграх, и в Хорватии, и в немецкой Восточной марке. И что тогда? Привезут мне какую-нибудь важную высокородную куклу, всю во злате да в серебре, станет она рожать мне чад, на себя похожих! А как другие князья живут? Мономах со своей надменной Гидой, Святополк с нравной Лутой Чешской, Игоревич с нашей упрямой, прегордой сестрицей! Все ведь эти жёнки — отнюдь не медовые бабы, не бессловесные создания! У каждой — свой двор, свои волости обширные, холопы, закупы! И каждая цену себе знает! Вот если бы... если бы такая, как Ирина... Ирина!.. Где она ныне? За горами, за долами... Может, вышла вдругорядь замуж, за какого-нибудь графа немецкого. Наверное, уже меня не помнит».

...Мать Володарь всё-таки ни о чём не попросил. Удержался, решил обождать. Пусть всё в мыслях уляжется и утрясётся. Покуда он откладывал важный разговор, нетерпеливо обрывал княгиню Ланку, когда та начинала напоминать сыну о давнем своём обещании, кусал уста, молчал, сомневался, будто боялся чего-то. Да ясно чего — не хотел впускать в свою жизнь осколок чужого, неведомого мира с его страстями и суетой. Понимал, что долго так продолжаться не может, но гнал от себя навязчивые, неприятные мысли, стараясь погрузиться целиком, без остатка в повседневные дела и хлопоты.

Мерно, без происшествий, тянулись седьмица за седьмицей, месяц за месяцем.

...Гонец из Теребовли, от Василька прискакал в Свиноград на запаленном скакуне на исходе весны. Весть оказалась коротка, но прозвучала как тревожный набат.

— Княже Володарь! Половцы вышли из степи! Идут вдоль Днестра, к Ушице!

Сын Ростислава велел воеводам немедля готовить дружину.

ГЛАВА 53

За весело бурлящим волной стремительным Днестром простирались холмы Подолии, поросшая разнотравьем степь перемежалась здесь с островками леса. Западнее, выше по течению могучей реки, буковые колки становились чаще и в конце концов поглощали собой всё окружающее пространство, вытесняя травяные луга. Начиналась Буковина — издревле заселённая славянскими племенами область.

Ушица — мощная, обновлённая в последнее лето по приказу Володаря крепость на возвышенном левом берегу Днестра, располагалась на самой кон-границе леса со степью. Небольшая речка одноимённого названия струилась у подножия высоких стен.

Вся эта картина открылась взгляду свиноградского князя, когда он во главе отряда дружинников вынесся на очередной широкий увал. Ветер свистел в ушах. Колыхалось за спиной корзно, развевался на ветру багряно-синий прапор, ржали боевые кони.

Встречь брату с восходней стороны спешил по шляху со своими воинами Василько. Ещё издали Володарь различил его по золочёному шелому, на котором красовался султан с перьями, и покрытой такой же позолотой кольчужной бармице.

Невольная улыбка скользнула по губам Володаря. Любит молодший братец рядиться в яркие одежды. Зато стратилат он добрый, превосходит Рюрика с Володарем и силушкой, и уменьем ратным, и храбростью в бою — тут ничего не скажешь.

...Братья соскочили с коней, обнялись, облобызались. На холме гридни наскоро развернули походный шатёр.

Князья вместе со старшими дружинниками расселись на кошмах вокруг очага.

Василько, отхлебнув из поданной челядином чары глоток кваса, заговорил первым:

Поганые вышли к броду возле Бакоты. Оттеснили наши заставы, обложили городок, на штурм ринули. Вар[248] смоляной остудил головы их горячие, бросили осаду, пошли сёла окрестные грабить да разорять. Ушицу стороной обошли, стали лагерем на том берегу, укрылись в излуках днестровских.

— Засели крепко. Становье своё телегами окружили, с сырыми бычьими шкурами, дабы поджечь не можно было, — добавил седоусый теребовльский воевода Верен.

— Наверное, они узнали о подходе наших дружин, — промолвил Халдей. — А с пленниками им далеко не уйти.

— Так. Ясно, — задумчиво обронил Володарь.

Обведя взглядом бояр и воевод, он вопросил:

— Что делать будем? Как думаете?

— Да что тут думать! Налетим на них, отгоним, полон отберём! — пылко возгласил молодой Биндюк.

На лицах более опытных бояр появились снисходительные улыбки.

— Тако не пойдёт! — осадил юношу Верен. — Укрепились они вельми, тучей стрел нас встретят. Токмо ратников зря сгубим.

— Сил у нас достаточно. Что, если, — предложил Володарь, — обступить их, обложить и потребовать полон воротить?

— Оно и верно, княже, — молвил Дорожай. — Токмо, мыслю, не ждут ли поганые подкрепленья из степи. Начнём мы переговоры вести, и станут они время тянуть. А тамо и подмога к ним поспеет.

Верен с Дорожаем согласился.

— В том вы правы, — кивнул Володарь. — Сакмагонов[249] надо в степь послать. Пусть выведают, что в земле Половецкой творится.

— А может, нощью нам на становище ихнее налететь? А что?! — воскликнул Василько. — Не сожидают такого, чай!

— Ты, брат, пойми, — свёл чёрные брови в линию Володарь. — Нам большая война