— Ну, сотворил блуд с холопкою одной. Ляшка, прошлым летом в полон взял. Родных, верно, никого, выкупить некому, осталась на дворе. Сладка девка! Анна увидала, осерчала... Ушла...

— Ты её воротить пытался ли? К отцу её ходил? — спрашивал Володарь.

— Я князь! Негоже мне на боярских сенях пыль подметать! — Василько гордо вытянулся, вздёрнул вверх короткую бороду.

— А с холопкой утешаться при жене — гоже?! — прикрикнул на него Володарь.

Нечего было Васильку ответить, лишь вздохнул он молча да поворошил пятернёю светлые кудри на буйной голове.

— Ничего с тобою не станется! Сходишь, поклонишься, прощенья испросишь!

— Ты... Ты! У Василька не хватало слов от внезапно овладевшего им чувства возмущения. — Да кто ты таков, чтоб тако вот баить?! Указывать мне, повелевать! Сам со блудницею живёшь, чадо от её нажил!

— У меня жены нету покуда! — ожёг его резко Володарь. — А если будет, о блудницах вспоминать не стану! Но чтоб с Анною примирился ты! И так позор на весь город, на всю Русь Червонную! Смеются над тобою и в княжеских теремах, и в боярских, и в хатах чёрного люда!

— Ты, яко мать наша, всё мя поучаешь, — уже смягчившись, заметил Василько.

— Так пойдёшь к Вышате? — Володарь потребовал от него ясного ответа.

Да пойду! — Василько недовольно махнул рукой. Куда денусь?!

...Идти к Вышате молодому князю не пришлось. Уже было собрался он, нехотя натянул на плечи лучший кафтан, шитый из лунского сукна, когда вдруг Аннушка сама явилась на княж двор. Пришла не одна — следом за нею семенила нарядно одетая Астхик.

При виде их Володарь немало удивился, но вместе с тем в мыслях похвалил себя. Сразу, как приехали в Перемышль, попросил он армянку посетить дом Вышаты. Как видно, ход этот оказался верным. Как-то смогли жёнки между собой уговориться, поладить. Сумела армянка легко достичь того, чего вряд ли быстро добился бы сам Василько.

Анна Вышатична переваливалась уткой, видно было, что вот-вот должна родить. Володарю улыбнулась ласково, ещё издали помахала рукавичкой, приветствуя.

Не раздеваясь, как была, в шубе бобрового меха, прошествовала она к Васильку. О чём говорили они, между ними осталось, только вышли из покоя в горницу вместе, держа друг дружку за руки. Горели, как прежде, влюблённо очи, лились с губ нежные слова.

— Вот, помирились мы. Отныне вместе будем, и в радости, и в печали. Махнул меж нами бес хвостом, да отогнали мы его, — заявил братьям и ближним мужам Василько.

Радовался случившемуся Юрий Вышатич, вслед за сестрой воротившийся в княжеский терем, радовались ближние люди молодой княгини, улыбка скользнула по устам Рюрика, рядом с Володарем тихо смеялась Астхик.

Восстановлен был в княжеской семье порядок и покой.

...Вечером, при свете одинокой свечи на столе, трое братьев обсуждали дела.

— Прислал гонца польский князь Владислав Герман. Предлагает идти на Игоревича. Много взял под себя зятёк наш, — говорил Рюрик. — Старшим себя возомнил на Червенщине. Как думаете, братья, согласимся с Германом?

Сколь непохож был сейчас Рюрик на того человека, который всего несколькими часами ранее каялся в сотворённых грехах и мыслил об одном: как спасти свою душу!

Володарь сомневался, возражал ему:

Ляхи только и ждут, чтобы мы передрались между собой. Давно ли князь Герман сыновца своего на нас натравливал? Не верьте ему, братья. Лукавое он измышляет.

— Сёла бывшие наши под Владимиром, под Червеном, те, что под Ярополком были, Давидка себе забрал. Некоторые Святополку отдал — енто уж вовсе не по праву! — убеждал Рюрик. — А ляхи — им, окромя добытков, ничего не пять! Отберём токмо то, что наше было! Чужое нам ни к чему! И пущай все ведают: не можно князьям Ростиславичам обиды чинить!

Вроде убедительно говорил Рюрик, но не лежало у Володаря сердце к новым ратям. Всё-таки он уступил напору братьев, но, как оказалось, зря. После он не раз клял себя, что не переспорил, не переубедил.

...Под свист метели, кутаясь в тёплый медвежий кожух и прижимая к себе дочь и Астхик, ехал он обратно в свой Свиноград. За окнами возка бушевал ветер, густой пеленой обволакивал дорогу снег. Серые тучи ходили по небу.

Астхик уложила маленькую Ирину спать и тихо рассказывала ей сказку. Володарь, глядя в окно на серое небо, всё думал о братних делах. Понимал одно: чтобы стать воистину сильными, чтоб уважали их соседи, надо уметь себя показать. Вспомнился опять ромейский примикарий Татикий. Прав был хитроумный царьградский лис. Нужны им с братьями крепкие союзники. Тогда будут знать старшие князья, сам Всеволод Киевский: шутки с ними, владетелями Червонной Руси, шутить нельзя.

...На исходе зимы родился князю Васильку Ростиславичу первый сын, нарекли его Игорем, а во крещении получил он имя Иван в честь Иоанна Крестителя.

ГЛАВА 51

В вышине над поросшими густым лесом холмами реяли на ветру стяги. С заборола Свиноградской крепости хорошо различимы были занявшие лес и оба берега Белки ратные полки. На солнце блестели начищенные доспехи. Ржали лошади, стан воинский жужжал, как потревоженный улей. Пестрели палатки-вежи белого, серого, багряного сукна. На том месте, где позапрошлой осенью стоял лагерем покойный Ярополк, широко раскинулся разноцветный великокняжеский шатёр.

Володарь хмуро кусал уста. Вот знамя Киева — Михаил-архангел на светло-голубом фоне. По правую руку от него, на опушке леса, расположились туровцы во главе со Святополком, хорошо виден их стяг — вершник на белом коне в алом поле. Жёлтое волынское знамя развевается поодаль — верно, и Игоревич своих пригнал, лебезит перед великим князем, выказывает при всяком удобном случае ему преданность.

Даже тмутараканцы, и те явились под Свиноград, на левом берегу Белки рысят знакомые Володарю касожские и ясские всадники. Эти то и дело прорываются к самому рву, круто осаживают вздыбленных, дико ржущих коней, кричат что-то ругательное. Ветер относит слова, тонут они внизу, разлетаются по воздуху, словно натыкаются на