— Ну и дела! — промолвил он растерянно. Подумав немного, добавил: — Вот что, Юрко. Горячиться не будем, но соберёмся давай-ка да отъедем с тобою с малым отрядом в Перемышль. Мирить надо разлюбезных наших.

...В хоромах на нижнем жиле кипела работа. Женщины-холопки пряли, ткали, наводили чистоту в доме. Из поварни шёл аромат готовящихся яств.

Скоро Святки, Рождество. Заканчивался пост, которого, по правде говоря, в семьях княжеских не слишком строго придерживались. Володарь всё-таки старался мясо во время постов не есть, но вот в рыбе и сыре себе не отказывал.

Братья Рюрик и Василько над ним посмеивались.

— Яко монах ты, братец! — не раз говаривал Василько.

«Монах, не монах, но холопок при жене в постель не таскаю!» — с неодобрением подумал Володарь о младшем брате.

В верхних покоях хозяйничала Астхик. В тёплом халатике персидском, перетянутом на талии пояском, с распущенными волосами цвета воронова крыла и проступающими округлостями пышных грудей, в сандалиях на босу ножку, она была прекрасна. Увидев поднимающегося по лестнице Володаря, щедро одарила его армянка радостной улыбкой.

Четырёхлетняя Ирина вертелась тут же, сновала между матерью и служанкой. Володарь подхватил девочку на руки, усадил рядом с собой на скамью. Ирина смеялась весело, перебирала маленькими ножками.

Князь придирчиво оглядел дочь. Да, Астхик хорошо следит за их девочкой. Чистенькое платьице, чепчик с узорчиком на голове, тапочки мягкие, высокие носочки, девочка умыта, причёсана, окружена заботливыми холопками.

«Княжна растёт». — На душе у Володаря становилось спокойней.

Позже он рассказал Астхик о Васильке и Анне.

— Когда у тебя будет жена, она тоже станет ревновать, — отозвалась, выслушав его, армянка. — Поэтому ты... ты не должен будешь ей изменять. Ни с кем... И со мной тоже... Я тогда уйду, уеду, быть может...

— У нас дочь! — строго, сведя в линию брови, напомнил Володарь. — Вот вырастим её, потом и думать будем. А Василько — буйный он малый! Ухарством своим кого угодно из себя выведет. Не живётся ему по-доброму, всё несёт куда-то. В походы бы ходил, на рати, в страны дальние. Ты сперва у себя в доме порядок наведи, потом уже думай, куда да что. А он... — Володарь сокрушённо вздохнул. — Придётся вот теперь ехать нам с боярином Юрием в Перемышль, мирить его с Аннушкой.

Астхик смолчала, лишь закивала согласно головой. Грусть тихая читалась в чёрных больших глазах молодой женщины. Володарь, не выдержав, обнял, расцеловал её, посадил рядом с собой. Говорил ласковые слова, старался ободрить, гладил её ладони, волосы.

— В Перемышль вместе поедем. И дочь возьмём, — шептал князь.

Астхик покорно улыбалась и прижималась к нему.

Оставив её в бабинце, Володарь прошёл в гридницу отдал короткие распоряжения, велел готовить коней и возы к скорому отъезду.

Скользом глянул в окно. Там по-прежнему бушевала вьюга, бросая на дорогу снежные клубы. Волком злым завывал ветер в щелях.

«Хоть бы кончилось это поскорей, что ли? Господи, помоги!» — Князь положил крест, обратив с мольбой взор на икону Спасителя на ставнике.

ГЛАВА 50

Кони круто остановились возле ворот княжьего двора. Володарь торопливо спрыгнул со ступенек возка. Под ногами хрустел снег. Вместе с Юрием Вышатичем князь взбежал на крыльцо. Отодвинул в сторону ошалевшего, перепуганного сенного боярина, решительно толкнул плечом дубовую дверь, прошёл в горницу.

...Хмурый Рюрик, кусая усы, весьма неохотно отвечал на вопросы.

— Василько? Здесь, у меня покуда. Где ж ему быть? С Аннушкой рассорился? То ведомо... Горда преизлиха дщерь боярская... С холопкою? Было... Да токмо что добра молодца винить? Не сдержался... Со всяким бывает...

Володарь обернулся к Юрию.

— Ты, боярин, к отцу поезжай, верно... С Аннушкой потолкуй... А я уж тут с братцем своим... — Он не договорил.

Боярин Вышата с недавних пор переехал из Владимира в Перемышль и выстроил здесь себе терем на высоком берегу Сана, над самой речной излукой.

Дождавшись, когда Юрий исчезнет за дверями, Володарь потребовал:

— Ну, Рюриче, что ж, веди меня к ирою[242], ко храбру нашему! Погляжу на него!

На верхнем жиле, видно, накануне была гулянка, в горницах на столах в беспорядке была разбросана посуда с остатками яств, повсюду валялись пустые бочонки из-под вина и мёда. Воздух был наполнен стойким запахом перегара.

Василько, не сняв верхнего кафтана и сафьяновых сапог, спал в ложнице.

— Хорош, братец! — процедил сквозь зубы Володарь.

Он потряс Василька за плечо. Спросонья брат стал недовольно отмахиваться. Тогда Володарь приказал гридням поднять его и привести в порядок.

— Отбиваться будет, силою его... Нечего тут пьянству да блуду предаваться! — грозно велел он. — А ты, брат, зачем этому потакаешь? — обернулся он к Рюрику. — Или не видишь, не замечаешь ничего? Анну винишь... Ну, Анна, может, и не медовая жёнка, да только сам Василько её выбирал. И потом: где он кого лучшего сыщет? Кроме того, в тягости она. Ребёнка вот-вот родить должна.

Рюрик неожиданно тяжело вздохнул.

— То их заботы, брате... Я же... На мне... Сам ведаешь... Грех на душе моей... Кровь, — промолвил он глухим, тихим голосом. — Всё преуспеть стремился, отобрать мыслил по праву принадлежащее, а топерича... Разумею: яко волк, жил! И вас в свои дела втягивал... Нынче уж... Что дела мирские!.. Душа моя скверною дышит... Очиститься хочу... Смыть грехи свои молитвою!.. Прости, Володарь, но не помочник тебе я в деле ентом... Сам с Василём управляйся... А я... Устал я.

Рюрик шатнулся, отодвинулся в сторону. Володарь порывисто обнял его, прижал к груди, зашептал:

— То ничего, брате! То мы... мы все вместе сотворили... Так необходимо было... Понимаешь: необходимо... Иначе меч ввергли б мы в Русь Червонную!

Рюрик молча плакал, голова его вздрагивала на плече у Володаря.

...Ушат холодной воды привёл Василька в чувство. Сел он на лавку перед строгим