Флоренция не испытывала особой печали по поводу смерти Иннокентия — он никогда не был ее искренним другом. Хуже было то, что кардинал Джованни Медичи умудрился сразу же оскорбить нового папу — горделивого испанца Родриго Борджиа, принявшего имя Александра VI в честь древнего македонского завоевателя. Тем самым папа давал знать о своих планах: предполагалось, что он объявит новый крестовый поход против неверных. То, что новый папа был избран в результате беззастенчивого подкупа кардиналов, не составляло тайны, но нечего было трубить об этом на весь белый свет, как делал Джованни, прославляя свою неподкупность. Мало того, он заявил: мы сами залезли в пасть хищному волку, которого нужно уничтожить немедленно, чтобы не случилось беды. После этого на всяких планах заручиться расположением нового папы можно было поставить крест.

Дальше — больше: потомки словно задались целью разрушить все, что досталось им от предков. Козимо на смертном одре завещал Флоренции: что бы ни случилось, она должна сохранять добрые отношения с Миланом. Будь у Пьеро хотя бы толика ума, он бы согласился с предложением герцога Лодовико Моро направить в Рим на празднества по случаю избрания папы единую делегацию от Милана, Флоренции и Неаполя. Даже глупцу было бы ясно: это предупреждение Александру не затевать свары с союзом трех крупнейших государств Италии. А что вышло? Фердинанд Неаполитанский заявил: о союзе с Миланом не может быть и речи, и вообще он за то, чтобы устранить от власти узурпатора Моро, свергнувшего своего племянника Джан Галеаццо. Пьеро потянулся за ним: он желает послать от Флоренции самостоятельную делегацию, да такую, чтобы она своим блеском и пышностью затмила миланскую. Лодовико, пожав плечами, ответил, что в таком случае он будет искать новых союзников за Альпами.

Кем окажется этот союзник, знали все — герцог прямо указал на Карла VIII, короля французов. После смерти Рене Анжуйского, случившейся десять лет назад, права Анжуйской династии на неаполитанский престол якобы перешли к нему. И с кем же в итоге осталась Флоренция? Милан против нее, Неаполь, который и раньше не питал к ней особых симпатий, далеко и в друзья не напрашивается. Рим вообще можно списать со счетов, да и Савонарола был бы против дружбы с ним. За какие-нибудь полгода-год этим Орсини удалось развалить все.

За заказ Лоренцо ди Пьерфранческо Сандро принялся сразу же, но на свою беду начал с «Рая». Опять гордыня одолела: неужели он так туп, что не может осилить богословия, если уж Платон оказался ему по плечу? Он явно переоценил себя, столкнувшись с той же проблемой — в этой части поэмы нет никакого действия, кроме скольжения Данте в сопровождении Беатриче из одной небесной сферы в другую и встреч со святыми, объясняющими постулаты истинной веры, которые невозможно выразить средствами живописи. В голову ему неожиданно приходили размышления, не имеющие никакого отношения к тому, над чем он сейчас бился. Например, как, достигнув глубин Земли, девятого круга Ада, Данте начал свое восхождение к Чистилищу и Раю, не повторив уже пройденный им путь? Ведь Сандро, как и большинство его современников, исходил из того, что Земля плоская. Ему было известно, что и богословы, и геометры, и астрономы пытались по-своему объяснить этот поворот, но понять этого он не мог. А сколько потайных туманных мест еще впереди! Отбросить их и писать только то, что ясно? Нет, он все-таки хотел докопаться до сути. Лоренцо угадал правильно: он обеспечил Сандро работой и помощью надолго.

Однако ученые занятия пришлось прервать: жизнь снова вторглась в его планы. Немного поболев, умер брат Джованни, которому уже перевалило за семьдесят. Этот 1493 год вообще был богат на смерти; многие из тех, кого он знал, ушли в мир иной, Сандро никогда не предполагал, что смерть брата принесет ему столько забот. На него сразу обрушились все житейские хлопоты, которых он, «птичка Божия», всегда стремился избежать. Согласно предсмертной воле Мариано в случае смерти старшего брата дом и прочее имущество, принадлежавшее ему, переходило к следующему по старшинству сыну с обязательством последнего позаботиться о семье усопшего. С этим особых затруднений не возникло, никто с ним судиться не собирался, так как брат вкладывал имеющиеся у него деньги в непреходящие ценности — дома и земельные участки; так поступали многие, включая и самого Лоренцо Великолепного. В одно из этих владений и перебралась супруга Джованни с детьми — ее-то ничто не привязывало к дому на виа Нуова, который для Сандро был семейной святыней. Что касается заботы о них, то пока что они удовлетворились не столь уж большой суммой, а в будущее Сандро старался не заглядывать.

Сложнее было с младшим братом Симоне, который, еще в молодые годы занявшись коммерцией, отправился странствовать по Италии. Ему нужно было выделить его часть или сберечь ее до его возвращения, если таковое состоится. Его следы затерялись: по одной версии, он пребывал в Риме, по другой — в Неаполе, по третьей — его вообще уже не было в живых. Перед смертью Джованни начал его разыскивать, но не довел начатое до конца. Поиски брата стоили больших денег, но волю родителя следовало исполнить. Но даже это не столь угнетало Сандро, как свалившиеся на него хлопоты по хозяйству: слуги, провизия, дрова, уборка мусора перед домом, выплаты городским властям, погашение накопившихся долгов. Брат как-то шутя справлялся со всем этим, а Сандро только предстояло постичь эту науку — какие уж тут ученые трактаты!

И надо же так случиться, что домашний уклад семейства Филипепи рухнул как раз в то время, когда в самом городе все рушилось и разваливалось под натиском неистовых проповедей Савонаролы и следующих одна за другой глупостей Пьеро. Не было никакой возможности целиком отдаться работе, приходилось думать о других вещах.

Флоренция походила на корабль, потерявший рулевого. Пьеро метался из стороны в сторону: то искал примирения с папой, то брался за поиски союзников, чтобы бороться с ним. Во всем этом сказывалось влияние семейства Орсини, которое, испокон веков враждуя с папами, время от времени пыталось наладить отношения с ними. Маневры Пьеро раздражали флорентийцев, которые никогда не питали особой приязни к Ватикану, а сейчас, под влиянием проповедей фра Джироламо, — тем более. В городе было мало желающих вдруг ни с того ни с сего раскрыть объятия сластолюбцу и убийце, обманным путем захватившему престол святого Петра и плевать хотевшему на Церковь, если она не приносила ему денег и власти. Заигрывания Пьеро с Александром VI порицались и отвергались. Но ослепленный властью наследник Лоренцо лез напролом. Он пропустил мимо ушей очередную проповедь Савонаролы, а именно к ней стоило бы прислушаться и сделать выводы, ибо фра Джироламо, обрушив в очередной раз на Александра поток брани, впервые заговорил о «биче», приготовленном Господом для изгнания христопродавцев из храма.

«Бич Божий» — так молва нарекла Карла VIII. Вести, приходившие во Флоренцию из Парижа — информаторы, которых еще Лоренцо насадил по всей Европе, не дремали, — сводились к тому, что французский король готовится к походу на Неаполь. Истинные цели этого предприятия простой народ приукрасил выдумкой, что Карл избран Богом, чтобы изгнать Антихриста из Ватикана, способствовать избранию «истинного папы», а заодно и очистить всю Италию от тиранов. Теперь об этом поведал «городу и миру» сам Савонарола!