Я поднялся, Мариэтта метнула лютый взгляд, но вышла со мной, чтобы не выказывать нелады посторон­нему, а на улице набросилась:

—Ты что о себе возомнил?.. Что за?.. Да ты хто?.. Чем он нам помог?.. И чего ты раскомандовался?

—Милая, — сказал я покровительственно. — Ты та­кая великолепная, когда сердишься!.. Я же сказал толь­ко то, что хотела сказать ты, чтобы ты не утруждалась. А сказал он то, что эта Ширли как-то наладила собст­венное производство. Иначе каким образом этот эстет и страстный любитель древностей получал бы препарат?

Она отрезала независимо:

— С его-то деньгами!

Я поморщился.

— Как я тебя люблю... Все его картины и прочее — копии. Принтеры на марше, все изготавливают так, никакой знаток не отличит! Как еще «Мону Лизу» не отпринтерил... Наверное, это настолько чересчур, что уже никак не убедит себя, будто владеет оригиналом... Блин, неужели таких вот тоже возьмут в сингулярность?

Она властным жестом подозвала авто, села молча, я вздохнул и тоже молча занял место с правой стороны.

Автомобиль выбрался между домами на широкую трассу, только тогда Мариэтта буркнула:

— Все-таки карельгедин действует. Рука заработа­ла!.. Если не врет, конечно.

— Не врет, — подтвердил я. — Загляни в его медкар­ту, убедишься.

Она фыркнула.

—Говоришь так, будто сам уже посмотрел! Без ре­шения суда никто не покажет тебе чужую медкарту. Даже и по суду могут не показать, это защита не только чужих данных, но и здоровья... Значит, Ширли делала благое дело, принося людям исцеление.

—Да, — согласился я, — но ты заметила, что в его лице многовато желтизны?

—Там освещение такое, — отпарировала она. — Это­го ты точно не заметил!

—Не заметил, — признался я, — это вы всегда ста­раетесь сесть так, чтобы свет подчеркивал ваши выпу­клости и прятал впуклости. Но освещение, как ты го­воришь, поджелтив лицо, не тронуло белки глаз, ясные и чистые. Да и ногти чуть белее, чем должны быть...

—И что? — сказала она с налетом раздражения.

—В его крови железа достаточно, — сказал я, — а вот его последние анализы... ага, всего месяц тому делал... блин, а еще, еще... ура, вот годовой давности...

Она дернулась.

—Ты что, снова со своим Высшим Разумом обща­ешься?.. Видала я рерихнутых, но настолько... Если Ширли погибла, это не значит, что производство карельгедина прекратилось. Убили бы из-за ревности или чего-то еще, что осталось в древних веках, — это одно, но теперь из-за этого даже слова не скажут, а вот ради денег, власти...

—Мыслишь прошлыми категориями, — заметил я, — что и понятно, женщина! Консерватор. Защитник устоев. В последнее время фактор возможности про­длить жизнь становится более весомым, чем деньги и власть. Их с собой в могилу не заберешь.

Она посмотрела в упор.

— Кто-то помог ей наладить подпольное производ­ство?

— Да, — кивнул я. — То, что Марат Хисамович рас­сказал о ней, не характеризует ее как опытного дельца. Она энтузиаст, который, несмотря на запреты, будет продолжать делать то, что считает правым. Революци­онер, в общем. Борец с косными устоями. Но кто-то другой, с более практичным складом ума, сообразил, как на этом заработать...

Она сказала быстро:

—Сейчас проверим все ее связи, знакомства...

—А также все звонки, имейлы, скайп и даже стертые файлы, — добавил я.

Она огрызнулась:

—Сама знаю!

—Препарат не так уж и безвреден, — сказал я с не­которой озабоченностью. — Ты в самом деле считаешь, что на его лицо падал не тот свет? И ничего больше не увидела?

—Нет, — отрезала она. — Я в окно птичек рассма­тривала!

—Могла бы заметить, — сказал я, — нелады с пече­нью. Не у птичек, если не врубилась.

Она посмотрела в недоумении.

—И что? У меня тоже нелады. Ну, бывают. Если пе­реем.

—Нет, — сказал я, — у него печень была просто иде­альная.

Она насторожилась. -До?

— Именно, — подтвердил я. — До начала приема карельгедина.

Она посмотрела остро:

— Откуда знаешь? Ты с ними в одной банде?.. На какой роли?.. Чистильщик? Убиваешь и прячешь тру­пы?

— А где и граблю, — добавил я. — Спасибо, что не предположила, будто еще и насилую.

Она фыркнула:

—Есть основания. Уверен, что его цвет лица как-то связан с карельгедином?

—Почти.

—Затребую все данные, — сказала она решитель­но. — Подам запрос в полицейский департамент, а там дадут разрешение на просмотр личных медицинских карточек... Только нужно обоснование.

—Придумай, — сказал я отстраненным голосом, — ты же человек правильный, все по закону... по инструк­циям... ты не из Германии, случаем?..

—С чего вдруг?

—Да так, что-то арийское промелькнуло... Дойчланд, Дойчланд, юбес аллее... Я сам люблю людей дис­циплинированных... Знаешь, у него уже и поджелудоч­ная барахлит...

Она спросила так злобно, что стала похожей на оска­лившего зубы хорька, которого рисовал Леонардо на картине, названной «Дама с горностаем»:

—Это тоже твоя интуиция?

—Правда, — спросил я скромно, — почти жен­ская?.. Ну, тоже ни с того ни с сего, так ей дорогу, а все пусть разбегаются, кто не спрятался — я не вино­ват... Предлагаю действовать так, словно ты уже по­лучила право доступа к личным делам, пересмотрела и убедилась, да...

—В чем?

Я ответил мирно:

—В том, что я случайно угадал. А пока будешь рас­кручивать, в самом деле получишь доступ и пересмо­тришь...

—А если увижу, что все брехня?

— Тогда я в полном твоем распоряжении, — ответил я. — Можешь убить, можешь насиловать, а можешь и задавать любые вопросы, что, конечно же, куда страш­нее и ужаснее.

Она посмотрела со злостью, но не вдарила, только прошипела люто:

— Ладно, поехали!

Я даже не спросил куда, сейчас будет подчеркнуто крутой, не признаваться же, что рискнула поверить на слово, потому станет командовать, чтобы показать, что делается все по ее воле, я тут просто мимо шел, потому из жалости подобрала, но без права пищать и вякать.

Приехала она, понятно, в участок. Куда же еще при­едет дисциплинированный полицейский, тем более — полицейская, что подразумевает двойную дисциплини­рованность и уставопослушность.

Я ожидал, что на меня будут посматривать с интере­сом, как же, пришла с опасным конвоируемым, Синенко точно позаботится о такой моей репутации, так что надо вести себя предельно смирно.