Ирина отчаянно боялась самолетов. Но лететь предстояло очень долго, и уже за первый час полета она устала трястись. Достала из сумки дамский роман, розовенький, пухленький, с томно целующейся парочкой на обложке… Алина удивленно спросила:

— Ты что, таким чтивом балуешься?

Ирина засмеялась.

— Писать собираюсь про феномен дамского романа…

Такое объяснение приятельницу, похоже, не успокоило, она подозрительно глянула еще раз на книжицу в руках у Иры и со значительным выражением лица, с которым приступают к поеданию редкого, но невкусного блюда, открыла стильный том Мураками. Ира начала читать на редкость глупую книжку. И одновременно размышлять, что заставляет женщин глотать эту чушь… «Слезы невыразимого наслаждения полились по ее прекрасному лицу… Он овладел ее с неистовством… Его обнаженный торс припечатал Изольду к постели…» Конечно, во все времена дамы читали дамские романы. Но то были сестры Бронте, Остин. Да и «Унесенные ветром» по сравнению с таким просто философское произведение. Но ведь Ирина сама видела, что эти романы читают даже вполне разумные и образованные женщины! Что они им дают? Суррогат чего-то, что отсутствует в современном мире? Иллюзию полноты женской жизни? Не потому ли спрос на это чтиво велик, что маскультура всегда дает своим потребителям то, что отсутствует в настоящей жизни? Нет места индивидуальному подвигу — извольте километры кинолент с подвигами героев вестернов и боевиков. Дефицит душевных потрясений — получите экранные катастрофы… Сходит на нет притяжение между полами? Вот вам миллионные тиражи чепухи про любовь.

Ирина стала смотреть в окно, на облака, окрашенные солнцем. «Та, что движет солнца и светила…» Может быть, она ушла, может быть, люди просто ощущают, что чего-то нет? И придумывают заменители. Придумали секс и всячески его стимулируют. Как немолодой мужчина носится со своей эрекцией по врачам и любовницам в надежде выжать из себя прежние ощущения. Но осталась лишь память о тех чувствах, а чувств уже нет. Ушла мощь, остались вялые конвульсии слабого наслаждения… Вокруг торговали сексом оптом и в розницу. Секс вылезал из телеэкранов, словно забытая на плите каша. «О-о-о…» — стенали певцы, содрогаясь в имитациях оргазма. Известные люди публично рассказывали про свою первую ночь и про все последующие. Голые девушки с плакатов агрессивно выставляли груди и животы. Газеты смаковали подробности сексуальных преступлений. Но женщины, которых Ирина знала, и совсем незнакомые на улицах смотрели в пространство тем взглядом, который она видела у себя, случайно поймав свое отражение. Взглядом сухим и острым. Взглядом трезвым и деловым. Взглядом усталым и пустым. У них, как и у нее самой, не было чего-то важного. Но чего? Проще простого было бы сказать — любви… Когда бы знать, что это значит. Иногда Ире казалось, что вокруг нее одни солдатки и дети, одни уставшие от одиночества бабы, как будто все мужчины ушли куда-то сражаться или открывать новые земли.

Ирина поняла, что можно писать статью, и открыла блокнот. Ее редактор любит такие штучки: слегка художественно, с вкраплениями про какие-нибудь находки ученых, про ферменты, про малоизученные участки мозга… Так она и задремала с блокнотом на коленях…

Самолет пошел на посадку ранним утром. Солнце, казалось, было там же, где и вечером, когда они взлетали. Ирина безуспешно попыталась сообразить, как такое могло получиться, но запуталась. Она даже не очень понимала все эти номера с разницей во времени. Вылетели вечером, летели восемь часов и прилетели утром, в ее расчетах где-то потерялись два часа. А может, четыре… Обозвав себя дурой, она огляделась вокруг и обнаружила темно-синее небо, почти фиолетовое, словно сквозь него просвечивал космос. Потом приехали в город, поразивший ее лишь обилием вынесенных наружу коммуникационных труб, на которых неопрятно висели клочья серой ваты, и количеством невероятно красивых девушек. Гостиница была нормальная, без особых наворотов, но с элементарными удобствами. Потом начались деловые встречи, какие-то просмотры, презентации, пресс-конференции и прочая скучища. Хотя она старательно вникала, писала все, что необходимо, в блокнот и на диктофон… Жара стояла адская. А вместо маек с шортами она набрала с собой свитеров. Было трудно представить, что зимой здесь минус пятьдесят, в данный момент было полное ощущение, что вокруг курортная местность. Еще мучило ощущение близкого океана. Как будто за окружающими город сопками должно было открыться огромное водное пространство. Иногда чудилось, что океан вздыхает где-то неподалеку. Но самым невероятным в этой жаре, среди зеленых сопок были белые ночи. По ночам кричали стрижи, самые обычные стрижи… «Или мне это мерещится», — думала Ирина. Спать не хотелось, стояли мягкие сумерки… В этих мягких сумерках они встречались с местными поклонниками театра, пили, разговаривали. Ночи не было. Был вечер, переходящий в утро.

На одной из этих неформальных, как принято было писать в их газетенке, встреч она почувствовала пристальный взгляд. Алина, сидевшая рядом, зашептала Ирине на ухо, обдавая запахом вина и табака:

— Смотри, абориген на тебя уставился! Очень интересный экземпляр… Обязательно попробуй, наверное, это прикольно.

Ира отодвинулась, она не выносила чужих прикосновений. Но глаза все же подняла. На нее смотрел невысокий худощавый парень. Черные джинсы, черная футболка. Длинные волосы, завязанные в хвост. Немного похож на индейца из какого-нибудь голливудского вестерна. По лицу и не поймешь, что думает, чего так пристально смотрит… Ирина поймала себя на том, что тоже уставилась на него. Он подошел, познакомились, его звали Арсений. Имя ему не шло. Ей казалось, что такое имя предполагает русую дворянскую бородку, светлые глаза. А может, она ожидала, что его зовут каким-то экзотическим именем. Арсений, кажется, прочитал ее мысли и засмеялся.

— Вы ожидали, что меня зовут Быстроногий Олень или Высокое Дерево, что на той вершине?

Она расхохоталась, потому что и впрямь ожидала чего-нибудь в этом роде.

Пошли танцевать. Ей понравилось, что он не слишком прижимает ее к себе, не елозит руками по спине. Но ладони его были твердыми, горячими, сухими. Такими же сухими и горячими на вид казались губы… Быстро перешли на «ты». Отправились бродить по городу. Он показывал ей высокий сруб казачьего острога. Потом она увидела гигантские кости кита, лежащие прямо посреди городской площади… И ощущение близкого океана стало почти реальным… Бродили до утра, пришли к гостинице. Арсений поцеловал ей руку, губы и правда были горячими и сухими.

Встав в гостинице под холодный душ, Ирина подумала, что странно в тридцать лет бродить до утра белой, никогда не виданной ею раньше ночью с влюбленным в нее мальчишкой… В юности этого не случилось. Не было никаких мальчиков, читающих стихи. Арсений читал именно те, что ей нравились: бунинские, тютчевские… немодные… забытые… Бальмонта читал. Игорь бы обязательно посмеялся, сказал бы: «Для провинциальных дур в самый раз…» И вдруг с неожиданной жгучей обидой она вспомнила уничижительную усмешку мужа, его невнимательный взгляд. Он никогда не читал того, что она писала. А книги, которые она читала, заслуживали самую нелестную его оценку. Про ее любимого Розанова сказал, что он скучен и несовременен. А Ирине лепет русского юродивого от литературы казался очень современным. Про Гумилева заявил, что тот писал романтические бредни. У Ирины возникло подозрение, что Игорь просто перепутал Льва с Николаем. Впрочем, понять, что Игорь читал, а чего не читал, она за все эти годы так и не смогла, потому что они никогда не разговаривали о чем-либо отвлеченном. Но главное было не в этом. Здесь, далеко от мужа, на другом краю земли, она могла сказать себе, что он мучил ее. Мучил, как дрянной мальчишка мучает попавшее в его руки безответное животное. Мучил, наслаждаясь своей властью и силой. Он мог неделями не разговаривать с ней. Потом вдруг сменить гнев на милость и удивляться, почему она невесела… Мог часами рассуждать об интеллектуальной неполноценности женщин… Мог закричать, срываясь на фальцет: «Оставь меня в покое, наконец!», когда она заходила в его кабинет, где он сидел перед компьютером… Со странным удовольствием он подолгу рассказывал ей, как она некрасива и неуклюжа, какие толстые у нее ноги, как блестит нос или насколько глупая у нее улыбка. Сначала она отшучивалась, пыталась отвечать тем же. Потом, смирившись, отмалчивалась. Иногда ей казалось, что еще немного — и ее терпение, ее цепь лопнет, и она, свободная, уйдет. Но любовь, какая-то мрачно-тоскливая, одержимая любовь не отпускала ее. Однажды Игорь ударил ее, неумело, но больно. Он тогда пришел с работы злой, а Ирина некстати сунулась к нему с просьбой ввернуть лампочку в коридоре, до которой она не доставала, даже встав на стул. Он резко бросил: «Отвяжись!» Тогда Ирина не выдержала и сказала что-то вроде «в тебе нет ничего мужского». В ответ он наотмашь ударил ее по лицу, задел нос, потекла кровь… Она долго сидела в оцепенении. Потом начала собирать вещи. Но Игорь вышел в кухню и заставил ее пойти в спальню. Зацеловал, уложил с собой. Как ни странно она почти порадовалась происшествию: все же это было какое-то чувство… Впрочем, все эти Игоревы шуточки и легкие издевательства так заслонялись ходом жизни, что она не успевала их осмыслить. Да ей и не приходило в голову пытаться что-то осмыслить. Однажды пожаловалась подруге, другой, не Жанке. Жанка слишком часто бывала у них дома и вряд ли посочувствовала бы обеспеченной Ирине, отхватившей завидного мужа. Подруга, сорокалетняя, с взрослыми детьми спросила: