Он захлопнул том и сказал в сердцах:

– Охота вам сходить с дороги, которая приносит успех… Давайте я лучше расскажу, как меня на Сахалине едва не зарезали японцы. Получится отличный рассказ для газеты!

Но Огарков закапризничал:

– Нет, увольте. Пойду лучше в баню, давно не мылся.

– Так суббота завтра.

– Ну и что? Шестой коридор парится по пятницам.

– И вы их не опасаетесь? – удивился Алексей Николаевич. – Я бы побоялся поворачиваться к ним спиной. Там же бандиты.

– Я пойду с Курган-Губенко, он свой человек для них. В последний раз Жежель так славно меня натер. Все про вас расспрашивал: любите ли вы париться, всюду ли при вас оруженосец Санчо Панса… Федька то есть.

– Я понял, – ответил сыщик. – Но продолжайте. Вавила проявил интерес к моей персоне. Для чего ему?

Помощник пристава недоуменно пожал плечами.

– А шут его знает. Кургана вы из камеры выгнали, и теперь ваши соседи я да Федька. Наверно, поэтому.

– Николай Викторович, я спросил для чего. А не почему.

– Может, хочет с вами сблизиться?

– На расстояние ножа?

Огарков беззаботно рассмеялся:

– Нет, что вы. Он такой… обходительный. А как поддает пару! Много лучше этого грязного Вали-хана. И денег за это не берет. Вот только смотреть на его шрам неприятно. Бр-р…

– Какой еще шрам? – насторожился сыщик.

– А у него длинный рубец под левой лопаткой. Вавила сказал, что получил ранение, когда служил на границе. Едва концы не отдал.

– Да, он запасной ефрейтор корпуса пограничной стражи… – рассеянно согласился Алексей Николаевич. – Пожалуй, я пойду… Кое-что забыл.

Лыков быстро вышел из камеры и направился в канцелярию. Там, как обычно, сидел и скучал Добрококи.

– Андрей Захарович, дайте мне, пожалуйста, листок на Жежеля из Шестого отделения.

– Вы его давеча смотрели, – недовольно пробурчал письмоводитель.

– А вы дайте еще раз.

– Извольте.

Сыщик пробежал глазами листок и убедился: в описании примет арестанта шрам указан не был. Как так? Почему? Подпись под формуляром была не Кочеткова, а капитана Сахтанского. Заполнил же его Добрококи.

– Андрей Захарыч, а почему вы приметы арестанта указали не полностью?

– Какие такие приметы?

– А посмотрите. У Вавилы Жежеля под левой лопаткой имеется шрам. Он получил его на воинской службе. А в листке шрама нет.

Письмоводитель повертел бумагу в руках, бросил на стол и сконфуженно сказал:

– Матери твоей черт! Не помню. Больше года прошло. Может, отвлекся на что-нибудь и не заметил?

– Может. Только надо вписать, приметы – вещь важная.

– А точно шрам у него есть? Откуда, ваше высокородие, вы о нем узнали? Вы же в баню не ходите, а посещаете ванные.

– Огарков рассказал, он давеча парился с Шестым коридором.

– Огарков? Этот малохольный? Тьфу! Надо еще проверить его слова. Он большой мастер сочинять…

– Ну, проверить не сложно, – сказал, поднимаясь, сыщик. – Сегодня как раз пятница, ребята пойдут соскребать грязь.

И удалился.

В субботу работы заканчивались в одиннадцать, а начиная с четырех часов пополудни арестанты покамерно шли в баню. В пятницу мылись лишь татебные. И хотя Жежель формально относился к другому отделению, он с ними не разлей вода… Алексей Николаевич пришел к началу, чтобы не пропустить появления Вавилы. Он подкрался незаметно и услышал негромкий разговор. Арестанты в раздевальне обсуждали… сыщика Лыкова.

Кто-то басил с убежденностью:

– Ты, когда его увидишь, лучше обойди стороной. Мало ли что…

Хриплый голос возражал:

– Чего это стороной, а? Лыков теперь кто? Арестант, как и мы. Он человека убил. Чем лучше меня? Мы ровня. Даже нет. Я вот никого жизни не лишил. Значит, перед Богом честнее его. И должен теперь гнуть перед ним храп?

– Дурак ты, Степка. Собачья душа, в кармане ни шиша. Как это Лыков может быть тебе ровней? Он сыщик, а ты вор. И ставишь себя вровень с ним. С самим Лыковым! Смешно даже слушать.

Алексей Николаевич только теперь узнал голос Пахома Переверзева, сына старосты из села Нефедьевка.

Его оппонент не унимался:

– Так твой Лыков бок о бок с нами сидит!

– Ну и что? Ты посмотри, как он распоряжается. Похлеще старшего надзирателя. Сам Кочетков ему в рот глядит. И вспомни, как Лексей Николаич «ивана» Господи-Помилуй приготовил! Хоть на стол подавай. Нет, сыщик есть сыщик. Черного кобеля не отмоешь добела. Он, знаешь, как нашего брата лупил? Ой-ей. Никогда ему за это ничего не было. И вдруг попал сюда. Не иначе кому-то дорогу перешел. И что с того? Вывернется, помяни мое слово. И опять будет лупить, не жалея кулака.

Вмешался третий голос, тенором:

– Дядя Пахом, а правду говорят, что Лыков фартовых убивал? Будто бы даже не раз.

– Правду. Он сам себе и судья и аблакат. Но не дрейфь, таких, как мы, он не трогает. Мы шелупонь. Поколотить может, а убивать ни-ни. Он тех казнит, кто черту перешел. Кому кровь человечью лить нравится. Их, да, не миловал. Вы, ребята, тово… повежливее с ним. Лексей Николаич человек серьезный, шутить не станет. А на то, что на нем такой же бушлат, как на тебе, не гляди. Такой, да не такой! Вернется Лыков к службе, как пить дать. И никому мало не покажется!

Сыщик вышел из-за угла и сказал:

– Здорово, Пахом. Вавила Жежель здесь?

Переверзев вскочил, его соседи тоже.

– Не могу знать, ваше высокородие!

– Сходи в парильню, погляди.

– Слушаюсь.

Пахом убежал проверять. Алексей Николаевич ожидал его. Тут Степка, угреватый малый с глупым лицом, дерзко спросил сыщика:

– А че это один арестант другим командует? Чем ты лучше нас?

– Спроси у тех, кто постарше, тебе объяснят.

– Нет, ты сам скажи!

– На!

Сыщик слегка щелкнул нахала по макушке, и тот упал на колени:

– Ой!

Все вокруг засмеялись, кто-то крикнул:

– Так его, ваше высокородие. Не бей по голове, колоти по башке! Пущай держит колокольню в исправности.

На этих словах вернулся Переверзев и доложил:

– Пусто, Алексей Николаич. Нету там Жежеля. Может, после придет? Передать ему что?

– Ладно, мы с ним иначе потолкуем. Что из дому пишут, Пахом Антоныч?

– Да вроде более-менее. Папаша новую сеялку наладил. Живет крестьянство. Один я в такую растатуту попал…