М.А. Бакунин проповедовал непримиримую ненависть ко всякому государству и советовал нашим революционерам не захватывать власти, ибо всякая власть – от дьявола. П.Н. Ткачев находил, что им нужно захватить власть и надолго удержать ее в своих руках. Г-н Тихомиров выбрал золотую середину. Он думает, что захват власти «легко может оказаться полезным и необходимым», но он полагает, в то же время, что революционерам следует не удерживать власть на неопределенное время, а только подержать ее, пока не начнется народная революция.

Из этого неудобного положения между двумя стульями может быть только два выхода. Наш автор может сесть или на бакунинский, или на ткачевский стул; он может сделаться анархистом, может стать решительным последователем (а не тайным только учеником) П.Н. Ткачева. Но едва ли удастся ему вдохнуть в «народовольскую программу» действительно новое содержание, едва ли удастся ему доказать, что та или другая новая идея нашла «признание только с появлением народовольства». Никогда еще бессодержательный эклектизм не рождал новых могучих теорий, никогда еще робкое нерешительное колебание между двумя старыми «программами» не открывало новой эпохи в истории революционных идей той или другой страны!

Итак, г-н Тихомиров будет последователем Ткачева в «первый день революции» и превратится в бакуниста немедленно по истечении ее медового месяца.

Но что же такое бакунизм в его применении к lendemain de la révolution? Повторяем, бакунизм – не система. Это смешение социалистических теорий «латинских стран» с русскими крестьянскими «идеалами», народного банка Прудона – с сельской общиной, Фурье – со Стенькой Разиным.

Такая именно смесь характеризует собою тот «род процесса обобществления труда», который рекомендует нашему отечеству г-нТихомиров, и которого не только «нигде и никогда не бывало», но «нигде и никогда» не может быть.

Об этом «процессе» можно без преувеличения сказать словами Фамусова:

Тут все есть, если нет обмана!

Тут есть и община, есть и «переход общины в ассоциацию») есть и «организация обмена между общинами и союзами общин», есть даже, кроме всего этого, «самый союз нескольких общин в целях того или другого производства»; словом, сюда целиком вошла пресловутая бакунинско-анархическая «организация производителей снизу вверх». Если читатель имеет понятие об этой «организации», то он не нуждается в дальнейших доказательствах тихомировского бакунизма. Если же ему не случилось ознакомиться с анархическими теориями (что, конечно, и не составляет особенной потери), то мы рекомендуем ему прочитать небольшую брошюру известного когда-то Гильома – «Idées sur l’organisation sociale»[187]. Ознакомившись с предлагаемым в этой брошюрке «процессом обобществления труда», он увидит, что революционные теории русских самобытников находятся в очень близком родстве с теориями европейских анархистов.

Русскому интеллигентному человеку трудно уйти от влияния «Запада». Объявляя «неприменимыми» к своей стране наиболее передовые теории Европы, русский общественный деятель не спасает этим своей самобытности, а только переносит свои симпатии с серьезного образца на карикатуру. Г. В.В. оказывается родным братом императорско-королевских «штатс-социалистов», г-н Тихомиров – поставленным на голову анархистом.

Но такое неудобное положение нашего автора мало благоприятствует последовательности его мысли. Вот почему он и не доходит до тех выводов, до которых доходил когда-то М.А. Бакунин. Даже самые смелые порывы «революционной фантазии» г-на Тихомирова не простираются до уничтожения выгод предпринимателя. При организации «общественного» производства, «предприниматель, как инициатор и способный распорядитель (от такой мотивировки не отказался бы и сам Бастиа), приобретает все-таки некоторые выгоды, меньшие, конечно, чем в настоящее время, но единственно ему доступные в то время»[188]. Эта часть проекта «социалистической организации России» как-то невольно напоминает, с одной стороны, ревнивое отношение мелко бур социалиста к большим «выгодам» крупного предпринимателя, а с другой – рекомендованное Фурье распределение дохода между трудом, капиталом и талантом. Не даром мы говорили, что некоторые разновидности «русского социализма» представляют собою не более, как смесь Фурье со Стенькой Разиным.

Однако, во всем этом нет, по крайней мере, обмана, – подумает читатель.

Обмана действительно нет, но есть самообман. Нет даже самомалейших дурных намерений, но есть огромная доля наивности. И заключается она ни в чем ином, как в толках о «социалистической организации обмена». Для всякого понимающего дело, эта последняя есть абсурд, «сапоги всмятку». Только мелкобуржуазные последователи мелкобуржуазного Прудона могли принимать эту нелепость за нечто возможное и желательное. Но зато о Прудоне и говорили, что он столько же понимает в диалектике, сколько дровосек в ботанике. Созданный пролетариатом общественный строй не может иметь ничего общего с обменом, он будет знать только распределение продуктов по потребностям трудящихся. Некоторые непоследовательные коммунисты находят более удобным распределение, соответствующее участию работника в производстве. Нетрудно было бы обнаружить слабые стороны такого требования[189]. Тем не менее даже предъявляющие его люди понимали и понимают невозможность «обмена» в социалистическом государстве.

Кто говорит обмен – говорит – товар; кто оставляет товар – тот предполагает все свойственные товару противоречия. И опять-таки только анархисты могли думать, со слов Прудона, что существует философский камень, дающий возможность устранить из «социалистического обмена» все, заключающиеся в обыкновенном обмене, «буржуазные» противоречия.

Такого камня нет и быть не может, потому что обмен есть коренное неотъемлемое свойство буржуазного производства, а буржуазное производство есть необходимое следствие обмена. Карл Маркс еще в конце пятидесятых годов прекрасно выяснил эту сторону дела и тем оставил далеко позади современного движения науки мелкобуржуазные теории анархистов и бакунистов всех цветов и оттенков. Нужно не знать азбуки революционного социализма, чтобы основывать свои ожидания «от революции» на социалистической организации обмена.

В другом месте нам уже приходилось говорить об этом вопросе[190], но он так интересен, что не мешает еще раз повторить сказанное. Для наибольшей удобопонятности, мы оставим на этот раз отвлеченные формулы науки и ограничимся простыми, наглядными примерами.

Социалистический обмен есть обмен без денег, непосредственный обмен продуктов один на другой, сообразно количеству труда, затраченного на их производство. В таком виде вышла идея этого обмена из головы Прудона, который, впрочем, лишь повторял в этом случае гораздо ранее его сделанную ошибку.

Вообразим теперь, что «на другой день после революции», нашим бакунистам удалось убедить в выгодах социалистической организации обмена уже знакомую нам Торховскую общину Тульской губернии. Общинники решились «положить начало» такой организации и опубликовали свое решение в каких-нибудь «Народных Ведомостях». На их призыв откликнулись архангельские рыболовы, новгородские гвоздари, кимрские сапожники, тульские самоварщики и московские портные, все – артельные, «мирские» люди. Они также прониклись новыми принципами обмена, под влиянием «беспрепятственно нарождающихся» бакунистов. Сказано – сделано, «договор» заключен, и нужно только привести его в действие. По уборке хлебов, наши крестьяне прудонисты приступают к обмену. Они посылают несколько четвертей