полагают, что давать тем больше хлеба кимрякам, чем дольше они провозятся с сапогами – значит, учреждать премию за неумелость, медленность и неповоротливость. Доведенные до отчаяния мужицкою недогадливостью, сапожники оставляют Прудона и апеллируют, как им кажется, к самому Марксу. Они говорят, что мерою стоимости их продуктов должен служить «общественно-необходимый труд», тот средний труд, который необходим на производство сапог, при данном развитии техники. Но и этот аргумент не побеждает упорства торховцев. Им непонятно, каким образом можно определить, сколько именно такого общественно-необходимого труда заключается в труде пристающих к ним сапожников. Тогда эти последние ищут спасения в Родбертусе и с торжеством приносят его брошюру «Der Normalarbeitstag»[191], а также и переписку его с архитектором Петерсом из Шверина. Померанский экономист доказывает, что всегда есть возможность определить, сколько именно может и должен сделать средний работник в данной отрасли производства. Эта-то средняя производительность труда и должна считаться трудом общественно необходимым. Кто может превзойти эту норму – получает больше, кто не достигает ее – получает меньше; вопрос исчерпывается, по-видимому, окончательно. – Постойте, однако, восклицают поколебавшиеся было торховцы. Допустим, что есть возможность определить среднюю производительность и вашего, и нашего труда. Будем надеяться, что за это дело возьмется государство, «способствующее» социалистической организации обмена. Положим, что на пару сапог нужно два дня труда. Но рядом с вашей ассоциацией существует огромное количество других сапожников. Эти производят на сбыт, да и вы, отославши нам 30 пар сапог в год, вывозите целые тысячи их на рынок. Вообразите, что предложение сапог превышает спрос на них. Тогда понизится их меновая стоимость, потому что каждая пара сапог будет представлять собою лишь полтора или три четверти дня общественно необходимого труда. Думаете ли вы, что мы будем давать вам прежнее количество хлеба? Это для нас очень невыгодно, а вы знаете, что своя рубашка ближе к телу. Если, наоборот, сапог будет приготовлено слишком мало, то вам не будет расчета отдавать их нам по прежней «справедливой», социалистической цене. Вообще, нам кажется, что в основе справедливости лежит утилитарный принцип, и что не может быть признана «справедливою» сделка, приносящая убыток одной из сторон. При современных же колебаниях товарных цен нет никакой возможности уравновесить наши взаимные интересы, так как только посредством этих колебаний и определяется отношение индивидуального труда отдельных производителей – или совокупного труда целой ассоциации производителей – к труду общественно необходимому. Поэтому, до тех пор пока товарный рынок будет диктовать нам условия нашего социалистического обмена, весь наш «договор» будет праздным переливанием из пустого в порожнее. Польза от него будет так же велика, как если бы мы согласились писать свои счеты римскими цифрами вместо арабских. Вы, сапожники, давно уже известны не только пьянством, но и большою склонностью к фантазиям; мы же – мужички умственные, и на вздор тратить времени не намерены.

– Но ведь неудобства социалистического обмена будут существовать лишь до тех пор, пока к нему не согласятся приступить все производители, – ответят сапожники. – Раз наступит такой момент, ничто не помешает социалистическому обмену охватить всех отправлений страны.

– Ну, это еще улита едет, когда-то будет, – возражают хлебопашцы. – Если все согласятся на это, что ж, и мы от мира не отказчики. А до тех пор нам неспособно.

Исполнение «договора» отсрочивается, таким образом, на неопределенное время, в течение которого товарное производство идет своим чередом и подкапывает «относительное равенство».

Из всего этого следует, что время «социалистической организации в сфере внутреннего обмена» наступит лишь тогда, когда будет возможность устранить все указанные его противоречия. А это возможно будет лишь в том случае, когда труд каждого отдельного лица примет общественный характер. А это лишь будет тогда, когда весь общественный производительный механизм будет представлять собою одно планомерное целое. Но тогда «организация обмена» окажется пятым колесом в телеге, потому что всякий обмен имеет смысл лишь до тех пор, пока производительный механизм общества состоит из отдельных, не связанных органически, частей, т. е. когда труд производителя имеет не общественный, а индивидуальный характер. Ни родовая, ни семейная община не знали «внутреннего обмена» и не нуждались в его организации по той простой причине, что в основании их лежало организованное производство. Если они нуждались в чем-нибудь, то разве лишь в тех или других нормах распределения; но, при современном развитии производительных сил, и эти нормы могут быть приурочены к одному принципу – человеческим потребностям. Прогулявшись по пути «социалистической организации обмена», мы опять возвращаемся к своему исходному пункту. Мы опять приходим к вопросу о том, каким образом явится в России социалистическая организация производства? Мы видели, что его не станет заводить ни временное, ни постоянное народное правительство; мы видели также, что к нему не ведет ни общинное владение землею, ни общинная обработка полей. Теперь мы убедились, что к нему не ведет и «социалистическая организация в сфере внутреннего обмена». А ведь г-н Тихомиров пророчил нам «начало социалистической организации России»; в этом заключался весь смысл его «народовольской» революции. Каким же образом осуществится его пророчество?

Нужно верить, – восклицает г-н Тихомиров, – верить «в народ, в свои собственные силы, в революцию».

«Верую, Господи, помоги моему неверию!» Мы знаем, что вера – прекрасная вещь, что «верою движется мореплаватель, когда, вручив судьбу свою утлому древу, непостоянное стремление волн предпочитает твердейшей стихии, земле». Но тот же самый боговдохновенный отец, который делает эту апологию веры, мог бы рассказать, в какое неустойчивое равновесие попадает вера, приходя в противоречие с разумом. Тихомировская же «вера» сильно страдает этим роковым противоречием. Он верит в свою, полубакунистскую, полуткачевскую, революцию лишь потому, что его разум вполне удовлетворяется ткачевско-бакунистской философией. Но едва только возрастет требовательность его разума – от этой его веры не останется и следа. Он поймет тогда, что он жестоко заблуждался, считая позволительным толковать об экономической революции без малейшего знакомства с азбукой экономической науки, т. е. с понятием о деньгах, товаре и обмене.

Впрочем, по этому последнему поводу мы не станем особенно упрекать нашего автора. Мы скажем: вера его спасла его. Он ошибался лишь потому, что «верил» в Ткачева и Бакунина; виноват не он, а «соблазнившие» его.

Нам важен общий вывод из всего предыдущего, вывод, который может быть формулирован так: все тихомировские ожидания «от революции» представляют собою одно сплошное недоразумение и возврат передовой русской мысли на избитую дорогу бакунизма. Но «что было, то быльем поросло, а что будет, то будет не по-старому, а по-новому», как говорит народная песня. Дискредитированный в семидесятых годах, бакунизм не оживет в восьмидесятых. Воскресить его не удастся «витиям» и более «громким», чем г-н Тихомиров.

Те