производства и земледелия, на заводах, на фабриках, на больших фермах. Сила пролетариата создавалась и направлялась бы вполне определенными экономическими отношениями, существующими вне и помимо общины. Ну, а у нас-то, в мужицком государстве, созданном народовольческой революцией – у нас-то, откуда взялась бы такая активная сила? Из среды самих крестьян? Г-ну Тихомирову кажется, как мы знаем, что история имеет какое-то самостоятельное «движение к социализму». Ему позволительно думать, что такое самостоятельное «движение» обнаружится и в среде крестьянства. Но мы оставим г-на Тихомирова и поговорим с менее легковерными читателями. Эти последние согласятся, по крайней мере, с тем, что экономические тенденции каждого класса определяются характером тех экономических условий, в которых он живет. Наш крестьянин живет в условиях товарного производства, а в товарном производстве продукт господствует над производителем и предписывает ему свои законы. А законы товарного производства таковы, что прежде всего способствуют развитию капитализма и капиталистических, а вовсе не коммунистических тенденций. Откуда же возьмется стремление к коммунизму у нашего крестьянина? Ясно ли это? Нет? Перейдем от рассуждения к сравнению. У донских казаков теперь столько земли, сколько было бы ее у наших крестьян после народной (народовольческой тож) революции. Ее приходится почти по 30 десятин на душу. Земля эта принадлежит не отдельным лицам, даже не отдельным общинам, а всему «славному войску». Спрашивается, – обнаруживают ли донские казаки склонность заводить коммунистическое хозяйство? Насколько нам известно, – не коммунистические, а буржуазные стремления все более и более усиливаются в их среде. Может быть, это будет отнесено насчет «разлагающего влияния государства»? Ну, так ведь было время, когда влияние это почти равнялось нулю; почему же тогда не переходили они к коммунизму? Им мешал военный быт? Вообразите же себе, что казаки, совсем избавленные от военной службы, целиком предались мирным занятиям. Что было бы в таком случае? Мы скажем вам – что: тогда-то и началось бы усиленное разложение существующих в среде казаков остатков первобытного коммунизма, тогда-то и приблизилось бы царство казацкой буржуазии…

Многоземелье не спасло казаков от возникновения неравенства, а с ним эксплуатации бедного богатым. Совсем напротив: многоземелье само способствовало возникновению неравенства[183]. Покойный профессор Беляев, несмотря на свою сильно славянофильскую окраску, прекрасно понимал роль многоземелья в истории возникновения классов. «Конечно, в древней России земли было очень много, несравненно больше тогдашних потребностей, и каждый желающий мог свободно занимать огромные пространства диких полей и лесов, никому не принадлежащих, что, конечно, и делали те, у кого были средства»[184]. Но средства были не у всех одинаковы, а потому не все занимали одинаковое количество земли; некоторые даже совсем не занимали ее, потому что совсем не имели средств для ее расчистки и обработки. Отсюда – неравенство в доходах, зависимость бедных от богатых. Несомненно также, что, в некоторых случаях, «свободное занятие и разработка земли не замедлили повести к понятию о поземельной собственности». Эта сторона дела хорошо выяснена у М. Ковалевского, в его книге об общинном землевладении. До последнего времени существовало в земле войска Донского, – а в Кубанской области, быть может, и теперь существует, – право свободного занятия невозделанных земель; и именно оно-то и позволяло богатым обогащаться еще более, оно-то и кинуло на эту девственную почву первые зародыши борьбы классов.

Но преобразованное революцией государство помешало бы у нас такому обороту дела, – скажет иной читатель.

Трудно наперед сказать, что сделало бы народное государство в том или другом частном случае, но, имея понятие об экономических условиях жизни большинства граждан, нетрудно предвидеть общее направление его хозяйственной политики. Согласно «ожиданиям» самого г-на Тихомирова, созданное революцией государство было бы государством крестьянским по преимуществу. Крестьянин, не желающий и не умеющий положить «начало социалистической организации» у себя в общине, не сумел бы и не пожелал бы заводить такую организацию в гораздо более широких государственных пределах. Экономическая политика народного государства была бы столь же мало коммунистической, как и политика отдельных, составляющих его крестьянских общин. Само собою разумеется, что оно постаралось бы устранить злоупотребления, могущие возникнуть при раздаче общественной земли в обработку отдельным лицам или группам лиц. Но оно никогда не решилось бы отбирать у более зажиточных домохозяев принадлежащих им запасов и орудий. Точно так же, оно считало бы справедливым и естественным ограничение права земледельца на землю лишь мерою его труда и средств, составляющих, конечно, его частную собственность. Если у крестьянина действительно есть какие-нибудь идеалы общественного устройства, то, несомненно, в них играет важную роль такое земельное раздолье, благодаря которому каждый может занимать свободную землю всюду, куда его «топор, коса и соха ходит». «Народная революция» дала бы возможность хоть отчасти осуществить этот идеал; осуществление же его повело бы, как мы знаем, к неравенству между земледельцами. Раз получивши такой толчок, неравенство сумело бы, разумеется, дойти до своего логического конца и свести «на нет» все результаты «народной революции».

Далее. Крестьянское государство, конечно, оставило бы неприкосновенным не только торговый, но в значительной степени и промышленный капитал. Это допускает, по-видимому, сам г-н Тихомиров, полагающий, что народная революция только обессилила бы «и без того слабые дворянство и буржуазию». «Обессилить» не значит уничтожить.

Нужно ли говорить, к каким последствиям привело бы существование торгово-промышленного капитала? Г-н Тихомиров полагает, что обнаружению этих последствий помешало бы опять-таки то же народное правительство. Но мы заметим ему, что не все то, что кажется вредным социалисту, является таким в глазах крестьянина, а следовательно, и крестьянского правительства. Между тем, как мы с г-ном Тихомировым вообще против «частного предпринимательского капитала», крестьянин возмущается лишь некоторыми приложениями капиталистического принципа и ничего не имеет против него по существу. Он вполне признает возможность частной предпринимательской наживы. А если это так, то против нее не будет ничего иметь и «народное» правительство. В лучшем случае его радикализма хватит на борьбу с крупным капиталом фабриканта, но оно даже не задумается о том, чтобы положить предел «хозяйской» эксплуатации вообще. Следовательно, вот уже второй фактор разложения созданного революцией «относительного равенства». Г-н Тихомиров думает, что фактор этот будет обессилен «изъятием земли из области эксплуатации». Но мы знаем уже, что земля не совсем будет «изъята» из нее: народное правительство допустит и неравенство в ее распределении, и возможность принанять «работничка» из числа разорившихся домохозяев. Крестьянские «идеалы» легко мирятся с батрачеством. Кроме того, всякому, понимающему дело, известно, что только так называемый мелкобуржуазный социализм надеется помочь народу «обессиливанием» буржуазии или «изъятием из области эксплуатации» того или другого из средств производства в частности. Да и он-то питает эту надежду лишь потому, что интересующий его «народ» есть