мелкая буржуазия, которая только выиграла бы от «обессиления» – крупной. Мелкобуржуазный социализм тем и отличается, что его реформаторские планы оставляют нетронутым товарное производство. Но отсюда-то и проистекает его полное теоретическое и практическое бессилие. Истинно революционное рабочее движение настоящего времени не имеет ничего общего с трусливыми фантазиями мелкого мещанства. К сожалению, «русский социализм, как он выразился»… в статье г-на Тихомирова, стоит в этом случае гораздо ближе к мелкобуржуазному, чем к рабочему социализму. Подобно первому, он также не доводит своих революционных проектов до уничтожения товарного производства. Он предоставляет позаботиться об этом будущей, послереволюционной «истории государства российского». Совершенно игнорируя значение экономической эволюции при анализе своих революционных посылок, он возлагает на нее преувеличенные надежды, как только заходит речь о результатах рекомендуемого им переворота. Он взывает к революции там, где она немыслима без предшествующей эволюции, он апеллирует к эволюции там, где она невозможна без коренной экономической революции. Он хочет быть революционным по преимуществу и оказывается половинчатым и нелогичным по существу[185]. Скоро увидим мы, откуда заимствовал он эту характерную черту, обращающую в ничто все его революционные фразы.

Стремясь убедить своих читателей в том, что народное правительство сумеет парализовать вредные последствия половинчатости предстоящей экономической революции, г-н Тихомиров так изображает вероятный ход будущего социального развития России.

«Правительство, ответственное за ход дел в стране, заинтересованное в ее благосостоянии, от которого зависит и его собственная популярность, без сомнения, принуждено будет употреблять меры к повышению производительности труда, а между прочим, и к организации крупного производства… Выгоды и необходимость крупного производства слишком очевидны, а во многих случаях оно даже неизбежно. Это легко понять массе народа. Сверх того (и это в особенности интересно, заметим мы от себя), частная предприимчивость, заторможенная на поприще капиталистического производства, обратится, со всех сторон (какая идиллия, подумаешь!), на разъяснение народу выгод и удобства общественного производства… Мы не говорим уже о влиянии на народ социалистической интеллигенции… Почему же таким путем не может мало-помалу создаваться переход общины в ассоциацию, организация обмена между общинами и союзами общин, самый союз нескольких общин в целях того или другого производства, пока социалистический строй, развиваясь мало-помалу и все более вытесняя частное хозяйство, не охватит, наконец, всех отправлений страны». Затем, «наступление социалистического переворота, если не во всей Европе, то, по крайней мере, в некоторых ее странах… поставит Россию в почти безусловную необходимость организовать свой международный обмен на тех же (т. е. на социалистических) началах, а стало быть, почти навяжет нам социалистическую организацию и в сфере внутреннего обмена» . Так «представляется» этот вопрос г-ну Тихомирову. Прежде чем рассматривать его по существу, мы сделаем два мимоходных замечания.

Наш автор возлагает большие надежды на влияние русской социалистической интеллигенции и западноевропейской рабочей революции. Мы также признаем значение этого влияния, но думаем, что оно не может быть безусловным. Во-первых, откуда взял г-н Тихомиров, что после крестьянской революции у нас будет «беспрепятственно нарождаться» не только социалистическая, но и вообще какая-либо «интеллигенция» в нынешнем смысле этого слова? В настоящее время, наша социалистическая, как и всякая другая, интеллигенция происходит, главным образом, из чиновничьей, помещичьей, купеческой и поповской среды, т. е. из среды высших классов, видящих в образовании средство к карьере. Создавая карьеристов, наши университеты создают, между прочим, и революционеров. Но и карьеристы, и революционеры составляют собою продукт существования бюрократического государства и высших классов. Это до такой степени несомненно, что сознание своего «буржуазного» происхождения и заставляло наших революционеров – с одной стороны, толковать о своем «долге народу», а с другой – систематически противопоставлять себя этому последнему. «Социалистическая интеллигенция» сознает, что она есть не более, как одна из веток, выросших «а общем стволе чиновничьего и «классового» государства. Г-н Тихомиров хочет подрубить этот ствол и в то же время надеется, что дорогая ему ветка не только не засохнет, но будет нарождаться «беспрепятственно». Это напоминает известный анекдот о малороссе, который, подрубивши поддерживавший его сук, очень удивился своему падению. Или, быть может, г-н Тихомиров думает, что после «народной революции» социалистическая интеллигенция будет «беспрепятственно нарождаться» из среды самого крестьянства? Если это так, то мы боимся, что он ошибается.

К чему сводится значение «ожидаемой» им революции? К аграрному перевороту, к экспроприации крупных землевладельцев, к возможности дать крестьянам наделы, втрое большие против нынешних, к уничтожению податного гнета. Полагает ли г-н Тихомиров, что такое увеличение наделов убедит крестьян в необходимости высшего образования, что оно заставит: их самих – посылать своих детей в университеты, а их правительство – поддерживать и учреждать высшие учебные заведения?

Большое количество земли настолько упростит положение крестьянства, настолько увеличит значение лишних рабочих рук в его семье. что оно не увидит ни надобности, ни возможности тратить большое количество денег и времени на высшее образование.

Университеты нужны чиновничьему государству, буржуазии, дворянству, наконец нужны будут пролетариату, который без высшего научного образования не управится с поступившими в его распоряжение производительными силами; в царстве же крестьянских общин университеты будут роскошью, мало привлекательною для практичных домохозяев. Но допустим, что крестьянам «легко понять» значение высшего образования. Припомним, кроме того, что после «народной революции» останется и буржуазия, и дворянство; положим, что и та, и другое будут «обессилены» ровно настолько, насколько это нужно для того, чтобы, не вредя народу экономически, они имели возможность посылать своих детей в высшие школы. Почему думает г-н Тихомиров, что эти школы будут рассадниками социалистической интеллигенции? В Швейцарии мы как раз видим, с одной стороны, зажиточное крестьянство, с другой – довольно «бессильную», т. е. мелкую, буржуазию. Много ли социалистов выходит из швейцарских школ, где действительно обучается немало крестьянских детей?

Но ведь «легко понять» швейцарским крестьянам выгоды социалистической организации производства?

Да вот подите – легко, а не понимают! И слышать не хотят о социализме, не помогают и остатки общинного землевладения и знаменитые артельные сыроварни!

Выгоды социалистического общежития так очевидны, что, казалось бы, их «легко понять» всякому. Но только социалисты утопического периода могли не знать, что действительное понимание социализма идет лишь рядом с настоятельною экономическою необходимостью. В крестьянском же государстве такая необходимость может представиться лишь в виде редкой случайности.

Ну, а ныне существующая интеллигенция? – спросит читатель, – разве не может она, переживая народную революцию, посвятить свои силы «на служение народу, на организацию его труда и его общественных отношений»?

Много ли таких «интеллигентов»? Много ли, извините, понимают они сами? Что сделают они против неумолимой логики товарного производства?

Их усилиям поможет западноевропейская революция? О ней-то мы и хотим теперь побеседовать.

Западноевропейская революция будет могущественна, но не всесильна. Чтобы оказать