Когда мы приехали на виллу, все быстренько попрощались друг с другом и разошлись. Мадмуазель Зузу была сердита, а мадмуазель Долли хотелось спать. Я поднялась на третий этаж, таща за собой Иветту, помогла ей, бедняжке, снять платье и туфли. А потом и сама пошла раздеваться. Сняла платье в горошек и легла в комбинации поверх простыней, чтобы хоть чуть-чуть выиграть время и поскорее собраться, когда нужно будет встать и приготовить хозяйке завтрак. Хотела помолиться Пресвятой Деве Бюглозской, и вдруг передо мной появился мсье Бой. Он причесался и от этого выглядел лучше, было видно, что, кроме халата, на нем ничего нет.

— Подвинься, Сюзон.

— В такое-то время, мсье Бой?

— Я люблю тебя, Сюзон.

Он лег рядом со мной. Когда он развязал пояс халата, я сказала: нет, мсье Бой, не будем, поймите, мсье, я очень устала. Он не рассердился и не стал снимать халат, а обнял меня, и мы так лежали, не спали и не говорили, в ожидании часа, когда мне нужно будет нести хозяйке завтрак. Вдруг я почувствовала на своем лице влагу. И увидела на щеке мсье Боя большую слезу. Я не стала говорить: ну что вы, мсье, мужчина не должен плакать, ничего не сказала, просто взяла его ладонь и поцеловала. Я уже не в первый раз вижу, как плачет мсье Бой.

Он сказал: до скорого, Сюзон, еще увидимся. Я ответила: ну конечно. Он еще сказал: буду тебя искать. А я ответила: буду рада. И он искал меня всю неделю, точнее, чуть меньше: я увидела Пьера на шестой день после бала 14 июля, он стоял перед нашим домом, вернее за домом, у черного входа. Стоял и разговаривал с Марией Сантюк. Поскольку было душно, она выставила стул из кухни на воздух и поставила его возле крыльца. Она ощипывала там каплуна, привезенного кем-то из гостей из Собиньяка — подарок от фермера в счет долга. А Пьер долго прохаживался перед калиткой туда-сюда, как будто искал кого-то, потом решился, открыл калитку и, сняв берет, медленно подошел к Марии и спросил любезным тоном, вежливо, но решительно: не в этом ли доме работает девушка по имени Сюзон, родом из Ланд, довольно высокая и стройная, с шиньоном на голове, она хорошо танцует и модные, и старые танцы, и румбу, и фанданго. А Мария ответила с достоинством и с обычной своей улыбкой, в которой проскальзывает лукавство, ответила, не прекращая ощипывать каплуна и бросать перья в таз, стоявший перед ней, и сдувая пух, норовивший попасть ей в рот:

— Да, сударь, есть у нас такой товар.

И Пьер рассмеялся, стоя перед Марией Сантюк, а Мария (она потом мне это рассказала) поняла, что он смеется от души, и подумала, что он недурен собой, с виду здоровый, а что нос с горбинкой, так у нас таких тоже хватает (во всяком случае, этот нос не скособочен, как у Деде Клюка, и дышать он ему не мешает, как бедняге Деде). Но особенно понравилось Марии, что от него не пахло рыбой, хотя он и был приказчиком в рыбной лавке. Другой, сказала она, запросто отправился бы разыскивать девушку, не сменив куртку и даже не сняв передника, с руками в чешуе и в рыбной крови, сказал бы: извините, я только что закончил работу. А иной, напротив, явился бы причесанный, как порядочный, напомаженный, с галстуком на грязной рубашке, а пахло бы от него рыбой и дешевым одеколоном, и был бы он ничем не лучше того, что пришел в переднике. А Пьер отмылся хорошим мылом, снимающим и грязь, и запах, и пришел в очень простой, повседневной одежде: брюки да чистая рубашка. Так вот, когда он спросил у Марии Сантюк: как вы полагаете, мадам, могу я поприветствовать Сюзон? она ответила:

— Разумеется. Присаживайтесь, мсье. Она вышла за покупками для хозяйки, но скоро вернется.

И Пьер присел на вторую снизу из шести ступенек и спросил Марию, не помочь ли ей ощипывать каплуна (они в Собиньяке такие здоровенные, что твои индейки), но она ответила:

— Нет, спасибо. Вы уже наработались, небось, с вашей рыбой. Чистить камбалу, резать тунца и хека да потрошить крабов потруднее, чем ощипывать птицу. К тому же, я вам признаюсь, мне нравится держать на коленях каплуна из Собиньяка, мне кажется, что я у себя на ферме, среди сосен. Я ведь сама из Собиньяка, как и покойный хозяин.

И они заговорили о своих семьях и домах. Мария сказала, что знает моих родителей, что Собиньяк всего в тринадцати километрах от Мурлоса, что отец мой очень хороший человек и что он работает на лесопилке, где ему отрезало пилой один палец, что моя мать женщина стоящая и что за десять лет она нарожала мужу девятерых детей, что меня воспитывали монашки, что я отменно вышиваю и глажу тонкое белье. И что если бы я не была горничной в хорошем доме, в услужении у мадам Малегасс, настоящей благородной дамы, то могла бы быть вышивальщицей или белошвейкой в Даксе или Бордо. А Пьер сказал, что ему нравятся женщины-рукодельницы, что его бабушка у себя в Саре прядет овечью шерсть, и мать — тоже, что вся его семья живет там, в горах, и он — старший из пятерых, что у них большая ферма, упряжка волов, много овец и домашней птицы. Что сестра его, Элиза, умелая птичница и отличная кухарка.

— Мы будем рады, если когда-нибудь вы вместе с Сюзон окажете нам честь и приедете на ферму в Сар. Попробуете цыпленка по-баскски, как его готовит Элиза, с перчиками, никто так не умеет, как она.

— На ферму, говорите? — спросила Мария. — Вы ее арендуете или она собственная? Свой дом и ферма?

— Да, своя ферма, — сказал Пьер. — И дом. И не только дом. И овцы тоже свои, и волы, и птица, И земля.

— Земля?

— Да, земля. Большое поле под кукурузой и пастбище в горах.

— Пастбище! — воскликнула Мария Сантюк. — Тогда зачем же вы работаете в рыбной лавке, если у вас есть своя земля?

— А я работаю в лавке только летом, — ответил Пьер. — И брат мой Мигель тоже. Он только летом работает в винной лавке. Летом в Андай-пляже можно хорошо заработать. А на эти деньги мы прикупаем овец.

— Хорошая мысль, — одобрила Мария Сантюк.

— И потом, мы хотим обзавестись семьей, трое старших: Мигель, Элиза и я. А для этого надо деньжат накопить.

А тут и я подошла. Я ходила в лавочки возле отеля «Эскуальдуна» купить кое-что для дам. Сперва в аптеке купила уксуса Бюлли (он для всего годится: и когда ноги опухают, и от укуса комаров, и при потении). Потом в парфюмерном магазинчике купила масло Фебюс и пудру Пофин для мадмуазель Долли штукатурить себе физиономию и наконец зашла к продавцу лекарственных трав — в доме кончились черешки вишни для настойки госпожи Жаки, и это оказалось для нее хорошим поводом закатить после обеда истерику.

С прошедшего бала 14 июля я не встречала никого из новых своих друзей, и мне захотелось пройти перед винным магазином, перед галантереей и почтой. Я видела толстяка Мигеля: он пересчитывал бутылки, прежде чем расставить их по ящикам, и помахал мне рукой, я тоже ему помахала. Анриетта занималась какой-то дамой, испанкой, которая выбирала себе пуговицы, и улыбнулась мне поверх головы дамы. Подожди меня, Сюзон. Я сказала, что не могу, потому что тороплюсь. То же самое я сказала на почте и Маричу с Жинеттой. Я спешу. Я всегда спешу. Хозяйка, когда посылает меня, всегда говорит: скорей возвращайся, Сюзон. Рыбный магазин довольно далеко от отеля «Эскуальдуна», ближе к той большой пальме, где мы собирались вечером 14 июля, и я подумала: ну что ж, не повидаю Пьера, не увижу, как он нарезает тунца на куски и развешивает на крючья, а потом, сняв, ловко и неторопливо взвешивает на весах. А еще я подумала, что, может, так оно и лучше: пусть сам меня поищет, так будет приличнее, чем мне бегать за ним, ты все же женщина, Сюзон.