А потом все пошло как нельзя лучше. Дамы устали от жары, есть не захотели, от ужина отказались и улеглись спозаранку, дети — тоже. Хильдегарда как раз только что получила от госпожи Макс новую книгу на английском, помню даже ее название: «David Coupefil», я вообще очень хорошо запомнила все, что происходило в тот вечер, так вот, Хильдегарда пошла к себе, даже десерта не поела, а мсье Бой поехал в Сен-Жан-де-Люз с мадмуазель Долли, они собирались покататься на яхте. На этот раз я не сердилась на него, не вспоминала о давным-давно обещанной прогулке на лодке, я не думала о мсье Бое, видит Бог, я думала о Пьере, о том, как мы пойдем с ним к морю, как зайдем в то самое кафе, где были 14 июля, выпьем вина, или лимонаду, или ликеру. Так что, помыв посуду и постелив дамам и детям постели, я сразу пошла пожелать хозяйке спокойной ночи. Она мне ответила: спокойной ночи.

Я спросила:

— Я больше не нужна?

— Нет, не нужна, спасибо, до завтра, Сюзон.

Я как на крыльях поднялась к себе, сняла перед маленьким зеркальцем сетку с волос, распустила их, а потом повязала праздничной лентой, которую мне дала мадам Макс. Сняла рабочий халат, надела вместо него юбку, а розовую жакетку без рукавов оставила. Пьер пришел, когда уже совсем стемнело. Наверху, в комнатах дам, было тихо. Мария Сантюк сказала:

— Мы ждали вас, Пьер. Можете забирать Сюзон, но чтобы до двенадцати она вернулась. А то завтра будет валиться с ног от усталости.

— Обещаю, — ответил Пьер. — До свидания, мадам Мария. До свидания, Иветта.

— Спасибо, Мария, — сказала я. — Спокойной ночи, Иветта.

— Хорошей вам прогулки, Сюзон и Пьер, — сказала Иветта.

Она ничем не намекнула, что мне больше повезло, чем ей, что Альбер, шофер с лицом актера, не стал ее искать после 14 июля, может, она так и подумала, но ничего не сказала, она ведь не завистливая, наша добрая худышка Иветта. А мы с Пьером спокойно спустились друг за дружкой по ступенькам и пошли. Он, во всяком случае, выглядел спокойным. А я? Я? Ну, я дала ему взять себя под руку, это не зазорно. Когда мужчина прогуливается с женщиной, он может взять ее под руку. Пришли мы на мол, а он и говорит:

— Смотри, Сюзон, какое море красивое! Жаль, что солнца нет и нельзя искупаться.

— А я звезды люблю не меньше, чем солнце, — говорю я, — и люблю смотреть на море не меньше, чем купаться в нем.

— Правда?

— Правда.

— Ну и хорошо!

Он положил руку мне на талию, я немного напряглась, но не стала говорить: эй, полегче, оставь мою талию! Он сказал:

— Какая у тебя талия тоненькая, Сюзон!

А я, глядя на звезды, сказала:

— Вроде да.

— У тебя тонкая талия, красивые волосы, красивые ресницы, глаза как…

Я не дала ему закончить:

— Как у собак из нашей деревни. У нас в Мурлосе есть собака, Булу ее кличут, она белая, а морда черная, морда, как у таксы, хвост, как у охотничьей собаки, а глаза, как у меня, черные. Глаза как глаза. Вот и все.

Я не добавила: зато у тебя, Пьер, глаза, как папоротник в мае. Так далеко ушло в прошлое то время, когда я училась в школе у мадмуазель Лакасень, и мне не хотелось, чтобы Пьер смеялся надо мной.

— Смешная ты, Сюзон, и очень милая. Мне бы хотелось, чтобы ты приехала в Сар и отведала бы нашей кухни вместе с мадам Марией.

— Она не мадам. Она мадмуазель Мария. Она никогда не была замужем, Мария Сантюк. Она нанялась к покойному хозяину в услужение, когда ей было четырнадцать лет.

— А я называю ее мадам, — сказал Пьер. — Она дама, даже если и не была замужем, мадам Мария. Так ты приедешь с ней в Сар? Ответь, Сюзон.

— Мы приедем.

— Когда?

— Не знаю.

— Не знаешь?

— Нет, Пьер, не знаю.

— Мадам Мария мне скажет когда, — сказал Пьер.

Мы пришли в то самое кафе, где были 14 июля. Вошли, поздоровались с хозяином, баском, у которого горбинка на носу была много заметнее, чем у Пьера. Он узнал меня. «Как у вас жизнь с того вечера, мадмуазель?» — «Хорошо», — сказала я и улыбнулась. Пьер провел меня к столику в самом углу, и мы сели. Сели не друг против друга, а рядом. Кроме нас в кафе было еще только шесть человек, три пары, и я бы запомнила их лица (я запомнила все, что было в тот вечер), если бы они сидели напротив нас, но они не обращали на нас никакого внимания, были заняты только друг другом, каждая пара в себе или сама по себе, не знаю уж как лучше сказать. Даже не спросив меня, Пьер заказал две изарры, и хозяин принес нам два стаканчика, а в них была изарра, золотистая, как солнце. Мы чокнулись, и Пьер взял мою левую руку своей правой рукой и пил, держа стакан в левой руке, а я, я держала свой стакан, как обычно, в правой.

— Ты мне нравишься, Сюзон, — сказал Пьер. — Я хочу, чтобы мы по-настоящему подружились. А ты?

— Я?

— Да, ты, ты. Ты, Сюзон Пистелеб.

— Откуда ты знаешь мою фамилию?

— Мне мадам Мария сказала.

— А у тебя, какая фамилия у тебя?

— Аррамбюрю, странная, ты не находишь?

— Да нет. Пьер Аррамбюрю — звучит неплохо.

— Сюзон Пистелеб — тоже хорошо звучит. Хочешь, будем дружить, а, Сюзон?

— Не знаю.

— Ты не знаешь или не хочешь?

Как он это сказал! Прямо, твердо, почти сурово. Такая прямота волнует. Я подумала: что с тобой, Сюзон Пистелеб? И зачем ты согласилась на эту прогулку, зачем пила эту изарру? Одно за другое цепляется, и от того, что ты делаешь в этот миг, зависит, что ты будешь делать потом. Тебе предлагают дружбу, и ты, что же, скажешь — не хочу? Ты видела его глаза, когда он задал последний вопрос: ты не знаешь или не хочешь? Разве они были похожи на майский папоротник? Признайся, дура несчастная: они были серые, как сталь, а голос приказывал. Он хочет, чтобы ты ответила. Да или нет. Хочешь дружить с мужчиной твоего круга, да или нет? Да или нет, ты чувствуешь, какая у него цель? Да или нет? Марии Сантюк он показался порядочным и приличным. Что, разве она предлагает выпить кому попало?

— Я согласна, — сказала я очень тихо.

Он заказал еще две изарры. Мы выпили их молча. Пьер по-прежнему держал мою руку. И не отпустил ее, когда мы вышли из кафе. Так же молча пошли мы обратно. А под одним из тамарисков он остановился и положил руки мне на плечи.

— Можно? — спросил он ласково.

— Чего?

— Догадайся.

Он попытался поцеловать меня. Не в щечки. Между щек. Я сжала зубы, я не хотела, я сказала себе: Сюзон, а что ты делала в позапрошлую ночь с мсье Боем? И что ты с ним делаешь с тех пор, как он вернулся из Америки? И вообще вот уже девять лет, с тех пор как ты находишься в услужении у госпожи Малегасс? Мсье Бой — твой муж, даже если от него ты не получила ни кольца, ни свадьбы, ни супружеских подарков, ни гардероба с простынями, одеялами, бельем и всем, что положено. Нет у тебя ни двуспальной кровати. Ни имени. Ни почета. Но ты получила его любовь, и до сих пор он любит тебя. Сколько раз он говорил, что любит тебя, мсье Бой, а? Он не дневной муж, а тайный, но все-таки муж. Как же ты посмотришь ему в глаза, когда он поднимется к тебе в комнату в следующий раз? Что ты скажешь, когда он тихо и ласково скажет, так ласково, что у тебя внутри все перевернется: подвинься, чтобы я лег рядышком, милый Сюзончик?