– Это не конец, – яростно сказал он. – Я не позволю этому случиться.

– Гектор, – она попыталась притянуть его к себе. – Мне нужно кое-что тебе сказать.

– Что такое? – спросил он, опускаясь на колени рядом с ней, терпеливый и теплый, от чего грудь Беру сжалась.

– Это не настоящее, – произнесла она. – Это не…

– Я не понимаю тебя, – сказал Гектор. – Все нормально. Просто держись. Обещаю, я скоро вернусь.

Она чувствовала себя такой слабой, словно может отключиться в любой момент.

– Нет, Гектор, послушай. Послушай меня, ты… ты не можешь…

Он встал и серьезно посмотрел на Азара.

– Береги ее, пока я не вернусь, ладно? Я не могу потерять еще одного любимого человека.

Беру закрыла глаза, чуть ли не плача. Гектор думал, что любит ее. Он рискнет всем ради нее.

А это все ложь. Но у нее не было сил объяснить ему правду. Она могла лишь смотреть, как он уходит прочь.

В разгар лета в Бехезде стояла вонь.

Город располагался на обоих берегах реки, пробегающей через ущелье из красного камня. Уровень воды снизился из-за засушливых месяцев, река помутнела от ила и отходов, наполняя город своей вонью. Эфира слышала столько историй о Бехезде, Городе милосердия, но реальность оказалось бледной тенью того, что нарисовало ее воображение.

Илья нашел им темную, скрипящую комнату в одном из покосившихся зданий вдоль реки. Эфира не помнила, как они добрались туда или как Илья платил за комнаты. Да и не важно.

Она просто помнила, как Илья ввел ее внутрь и сказал поспать.

– Не хочу спать, – возразила она. – Иди сюда.

Когда он заколебался, она подскочила к нему.

– Что? Боишься меня?

Он не двинулся, даже когда она сделала шаг вперед и положила руку ему на затылок.

– Скажи мне, что ты не этого хочешь, – она не стала ждать разрешения поцеловать его.

– Нет, – произнес он, тяжело дыша, когда они оторвались друг от друга. – В действительности ты этого не хочешь.

Она лишь страстнее поцеловала его, топя свое чувство вины и горя в нем. Он принял все. Она хотела лишь чувствовать прикосновение его рук, его жар, его вкус. Остальной мир обратился прахом, а он был огнем, в котором она хотела сгореть.

– Прямо сейчас это единственное, чего я хочу, – сказала она, а потом потянула его за собой на кровать.

Утром она проснулась и обнаружила, что он сидит на стуле рядом с кроватью и смотрит на дверь, рассеянно крутя металлический браслет наручников на своем запястье. Внезапно Эфира почувствовала беспричинную ярость.

– Ну, уходи.

Он глянул на нее.

– Что?

Эфира подошла к нему и встала так, что ему пришлось поднять на нее взгляд.

– Уходи, – сказала она, борясь со своим браслетом. Сняв его, она сунула его Илье и пошла прочь. – Если не хочешь быть здесь – уходи.

Он смотрел на нее в замешательстве, неуверенно сжимая браслет. Потом встал и молча вышел за дверь.

Эфира смотрела ему вслед. Какая-то разбитая часть ее обратилась в пыль. Она все еще ненавидела Илью, что бы ни случилось между ними, это ничего не меняло, но даже компания змея лучше, чем одиночество. Мысль, что она будет по нему скучать, заставила ее вскипеть от ярости. Внутри что-то зашевелилось: как мало осталось у нее в жизни, что уход Ильи Алиева стал потерей.

Она стояла посреди комнаты, не зная, что делать. А потом снова упала на кровать и заснула.

В этот раз она проснулась от запаха теплого хлеба и жареного мяса. Все еще до конца не проснувшись, Эфира встала и замерла. У нее ушло мгновение на то, чтобы осознать увиденное. Илья сидел за низким столиком в дальнем углу комнаты и ел.

Эфира сделала пару шагов к нему и остановилась.

– Я купил это у уличного торговца на углу, – сказал он. – На вкус неплохо.

Эфира неуверенно села за стол напротив него.

– Вот, – произнес он и передал ей банку какого-то соуса. – Тебе понравится.

Эфира еще пару мгновений наблюдала за ним с непониманием, а потом оторвала кусок теплой лепешки и обмакнула ее в соус. Она проглотила ее, и Илья улыбнулся ей, словно делить трапезу в этой маленькой грязной комнатушке – совершенно нормальное дело. И оно было нормальным. Так поступали нормальные люди каждый день. Но не она.

Поев, Илья все убрал, тщательно, а Эфира наблюдала за ним с постели.

Когда он пошел вытирать стол, Эфира встала и подошла к нему. Он повернулся и снова поцеловал ее. Эфира потерялась в ощущении, в нем, а царапающееся создание внутри нее молчало.

По ее телу пронесся жар, и она почувствовала, что часть ее отпрянула в отвращении, но она лишь прижалась к его телу ближе. Это было как благословение, так и наказание, и это приносило облегчение.

Проснувшись на следующее утро, она обнаружила, что Илья никуда не ушел.

* * *

Эфира не знала, как долго они уже пробыли в Бехезде. Она спала днем, просыпалась после обеда, чтобы проглотить хоть какую-то пищу. А ночью бродила по городу, не выпуская из рук Чашу. Ее сила бежала по ней, наполняя пустые трещины и неутихающую боль. Она чувствовала ее зов, ее желание, она хотела, чтобы Эфира воспользовалась ее силой. По ночам она проводила по Чаше пальцем и представляла, как та высасывает эшу всех людей на улице.

Она чувствовала, что впервые так ощутимо потеряла контроль.

Обретала она его только в объятиях Ильи. Они об этом не говорили. Да и не нужно было. Эфира искала забвения, а Илья был рад его предоставить.

Это ничего между ними не меняло. По крайней мере не так, как можно было представить. Он никогда не был с ней нежен – он близко принял к сердцу сказанное ею в гробнице и больше не пытался завоевать ее доверие. Все ночи, проведенные вместе в спутанных простынях, словно заставляли ее ненавидеть его еще больше. А желание заполучить его заставляло Эфиру ненавидеть саму себя. Он был худшим из известных ей людей, худшим из встреченных и не убитых, и находить освобождение в нем было легко, потому что она уничтожала все, к чему прикасалась, а на него ей было наплевать.

Она хотела уничтожить его. Хотела все сжечь. Она хотела снова стать Бледной Рукой и всех наказать – и себя в первую очередь. Так что она позволила Илье сделать это вместе себя. Она не знала, почему он не уходит, почему остался вместе с ней. Хотел он забрать себе Чашу или просто хотел сжечь все так же, как и она.

Это не имело значения. Он остался, когда все остальные ушли, и если это не доказывало, насколько она ужасна, то она не знала, что еще могло это сделать.

Но та снедающая тьма не отпускала ее, как бы она ни старалась утопить ее в Илье. А часть ее боялась даже взглянуть на нее. На ярость, на горе. Она даже не могла назвать ее. Но знала, что это такое. Облегчение. Часть ее чувствовала облегчение, что Беру больше нет. И она ненавидела себя за это.