– Твоя нахальная дочь по-прежнему называет меня бананом.

– Я ей скажу. – На этот раз получилось больше похоже на улыбку.

– Зачем? Есть овощи и похуже… Попробуй уснуть.

Хелена пробормотала что-то невнятное. Похоже, опять провалилась в сон.

Он устроился поудобнее на раскладушке. Нет, конечно, еще никакая не ночь. Часов одиннадцать вечера. Сквозь плотные шторы пробивается уже совсем низкое закатное солнце.

Если и был какой-то изначальный смысл в жизни людей на этой планете, после подобных катастроф она должна прекратить существование. Программа поражена вирусом, восстановить ее в прежнем виде невозможно. Люди потеряли право обитания на Земле. Пусть приходят другие.

Несколько минут смотрел на зеркало на стене. Матовый, словно припудренный волшебный фонарь меняющихся с каждой минутой закатных красок. Когда-то, целую вечность назад, он мог бы онеметь от счастья – так, наверное, выглядит магический перевал, за которым Нарния.

Но не сейчас. В душе не осталось места для эстетических восторгов.

Ханс Кристиан время от времени поглядывал в зеркало заднего вида – убедиться, что никто в его сторону не направляется. Наискось через пролив – Кристиания. В двух шагах – европейская трасса. Германия, Италия, как сказал Юхан. Греция.

Он опять посмотрел в зеркало. Бритый парень в джинсовой куртке. Два школьника облизывают рожки с итальянским мороженым, посыпанным цветным бисером. Копенгаген не меняется. Сосиски, мороженое, сладкие датские булочки с шоколадной, творожной или фруктовой начинкой.

Родители его отца жили в Копенгагене, но воспоминания можно сосчитать по пальцам одной руки. Запомнился день в Тиволи. Den lille havfrue, Русалочка, заплатившая чудесным голосом за право иметь человеческие ноги вместо хвоста. После развода шведская мама старалась держать мальчика подальше от сомнительной отцовской родни. Эта изоляция оказалась недолгой: Хансу Кристиану было двенадцать, когда дед умер от осложнений после гриппа, а бабушка Миккельсен провела последние одинокие годы в доме престарелых. Всегда присылала рождественские открытки, но потом тонкие конверты, которые он с таким нетерпением ждал, перестали приходить. Теперь в Дании программа обязательных визитов ограничивалась кладбищем.

Отец жив, но выбрал тотальное отшельничество. Поселился на островке к северу от Лолланда, никуда не ездил и никого не принимал. Его “крошечный мирок”, как выражалась мать, не вмещал никого, кроме его собственной персоны. Хансу Кристиану даже в голову не приходило сесть на паром и съездить к отцу на остров. Тот, скорее всего, и не заметит его приезд. Впрочем, и бывал-то Ханс Кристиан в Дании не часто – за исключением полугода, что провел там в двадцатилетнем возрасте, он жил в основном в Швеции. Но странное дело – как только попадал в Копенгаген, мгновенно приходило ощущение дома. Здесь его дом. Должно быть, что-то с национальной ментальностью: двадцать минут на пароме – и жизнь становится проще, легче и веселей.

Он приехал еще в пятницу: надо было отснять несколько кадров для документального фильма. И в самом деле надо, но повод уехать из Швеции подвернулся как нельзя кстати. В разговоре с Юханом он схитрил, изобразил удивление, однако на самом деле прекрасно понимал: грозят серьезные неприятности. Вплоть до покушения.

Ему удалось убедить знакомого журналиста в “Юлландс-Постен” опубликовать статью о пресловутых “оздоровительных лагерях”. Стало легче, но разговор с Юханом опять выбил из равновесия. И дело даже не во внезапном осознании, не в том, что он начал догадываться, что представляют собой эти лагеря. Он выслушивал бесконечные жалобы Юхана с детства, но ни разу не поднял голос. Даже не протестовал. Привык. Все-таки человек занимается большой политикой, ему виднее.

А теперь… Ханс Кристиан собирался уже сегодня вернуться в свою квартирку в Накке[41], принять душ, выспаться и дождаться завтрашнего дня. Но он по-прежнему здесь, в Копенгагене. Почему-то не хватает решимости повернуть ключ, завести мотор, пересечь Эресундский мост – и через несколько часов оказаться дома.

Они их били железными трубами, сказал еще один свидетель, видевший загадочные грузовики у Кафедрала. Я думал, какая-то облава, накрыли наркоторговцев или что-то в этом роде. Третий свидетель людей не видел, зато у него не было никаких сомнений по поводу грузовиков. Я работал в отрасли, пока учился. Это скотовозы, а еще точнее – свиновозы. Старая модель, с одним проходом и железными клетками по сторонам. Свиновозы, руку даю на отсечение.

В “Юлландс-Постен” после обсуждения согласились констатировать, что у соседей происходит что-то необычное. Не более того. Верстка статьи, которую прислали Хансу Кристиану, называлась вот как: “Странности шведской кампании по борьбе с ожирением?” – с вопросительным знаком уже в заголовке. И ни слова про скотовозы.

Он вздрогнул: сзади послышалась сирена. Полицейская машина на большой скорости пронеслась мимо и свернула на Лангебру. Он усмехнулся, попытался подавить судорогу паники. Хотел припугнуть Юхана, а Юхан припугнул его. Вот и все, пытался он себя успокоить. Попугали друг друга, и ладно. Как в детстве.

Но из уговоров ничего не вышло.

Как он сказал? Эпидемия пройдет сама, когда все будет закончено.

Самый отвратительный сценарий: они похищают людей. Ханс Кристиан последние часы постоянно возвращался к этой мысли. И в то же время, невозможно представить. Они выросли вместе с Юханом, вместе прогуливали уроки. В Нью-Йорке Ханс Кристиан ухаживал за Юханом, как за ребенком, когда тот решил не выходить из квартиры, пока не вернется Эми. Все бывает. У каждого свои тараканы в голове. Но он же не сумасшедший, в отличие от своей партии!

Он чуть не подпрыгнул: кто-то постучал в окно машины. Мужик в летней соломенной шляпе, примерно его возраста.

– Привет! – И улыбнулся совершенно обезоруживающей улыбкой. – Швед, как вижу?

Ханс Кристиан молчал.

– Номера шведские. Ты ведь швед? Are you from Sweden?

– Э-э-э… ну да, а что? – Ханс Кристиан никак не мог справиться с испугом.

– Ищу Дом правительства. Или как это… фолькетинг? Парламент… черт их знает, как они его называют… – Он повернулся к женщине. В ее руку вцепилась маленькая девочка. – Ты не помнишь? Черт знает… спрашиваю, а они ни бельмеса не понимают. А может, и понимают, отвечают, а тут уж я ни бельмеса. Рёдэ грёдэ флёдэ[42], – изобразил он характерное датское произношение.

– Хватит уже, – раздраженно сказала жена. – Оставим. Матильда устала. Даже йогурт свой не съела. Пошли назад в отель, ей надо поспать.

Отлегло.

Ханс Кристиан примирительно поднял ладонь.

– Очень легко найти, но есть маленький нюанс: вы идете в обратную сторону. Вернитесь – и вдоль канала. Пять минут, не больше.