Повисло молчание. От нее не ускользнула выразительная интонация, с которой журналист произнес последние два слова. Бог знает, как он пронюхал о «Бримли-хаус», но Фрэнки невольно заподозрила, что здесь замешан Гарольд.

– Не понимаю, какое отношение это имеет к теме нашего сегодняшнего разговора, мистер Берк, – ответила она с выверенной холодностью, которую еще минуту назад пыталась скрыть.

Журналист осклабился, широко и непринужденно, и Фрэнки тут же поняла, что следовало пожать плечами, беспечно отмахнуться от его намеков. А она не сумела скрыть страха, и репортер вцепился в ее страх зубами, точно терьер. Именно этого он и добивался – чтобы Фрэнки выдала себя. Она поднялась на ноги:

– Пожалуй, на сегодня достаточно.

Журналист не последовал ее примеру.

– Если я не ошибаюсь, у меня в запасе еще пять минут, мисс Крой.

Фрэнки сухо кивнула.

– И никто вам не запретит насладиться ими в одиночестве.

Она протянула руку к двери, но журналист окликнул ее:

– Вы меня не помните, да?

Услышав эти слова, Фрэнки похолодела и на мгновение усомнилась, не блефует ли он.

– А должна?

– Вообще-то, да, но если учесть, в каком состоянии вы были в тот вечер…

Присмотревшись к нему повнимательнее, Фрэнки поняла то, что следовало бы понять с самого начала. И мысленно обругала себя. Официант. Тот самый, из «Савоя». Который оказался журналистом и опубликовал все, что она рассказала, все, что натворила. Мысли заметались в голове – знал ли об этом Гарольд? Вряд ли. Даже он, при всей своей любви к прессе, на такое не способен. К тому же теперь этот журналист работает уже в другом издании – не в той газете, что напечатала его злосчастную статью. Надо думать, карьера пошла в гору. От одной мысли Фрэнки сделалось дурно.

– Знаете, вскоре после нашей встречи у меня состоялся один весьма любопытный разговор. – Он на мгновение умолк, будто рассчитывая, что Фрэнки возьмется угадывать, о чем речь. Не дождавшись ответа, он продолжил: – С автором рецензии. Той, что вас так огорчила. Как выяснилось, моя статья пришлась автору не по душе, дескать, я раздул скандал на ровном месте. Пришлось возразить, что я ничего не раздувал, лишь описал в точности то, что видел своими глазами. Так или иначе, мой собеседник ушел в расстроенных чувствах.

– И зачем вы мне об этом рассказываете?

– Думал, вам будет интересно узнать.

– Узнать что? – сквозь зубы процедила Фрэнки, желая лишь одного – покинуть этот кабинет как можно скорее, оказаться от этого человека как можно дальше.

– Кто автор. – Журналист сделал паузу, кривя губы в усмешке. – Когда мы встречались в прошлый раз, вы, помнится, только об этом и мечтали.

Фрэнки едва не расхохоталась. «Когда мы встречались в прошлый раз». Можно подумать, они тогда обменялись приветствиями и мило перешучивались, поедая канапе, а не вели путаный разговор, во время которого Фрэнки сбивчиво изливала душу первому встречному, не подозревая, что за ней записывают каждое слово. Да, рецензия и впрямь подтолкнула ее к краю пропасти, но именно из-за его статьи, из-за его так называемого репортажа она сорвалась с обрыва и едва не потеряла все, что ей таким трудом доставалось. Интересно, понимает ли этот человек, что натворил, знает ли, что своими словами чуть не сломал ей жизнь?

– С какой стати я должна верить тому, что вы скажете? – возмутилась Фрэнки.

– А я когда-то лгал?

Она впилась глазами в его лицо. Нет, в своем репортаже он ничего не преувеличил, ничего не приукрасил. По его решительному взгляду было ясно, что он не лукавит и действительно знает, кто написал рецензию. Фрэнки на мгновение задумалась, затем покачала головой.

– Я давно уже в курсе, – сказала она, не обращая внимания на скептическую ухмылку журналиста, очевидно уверенного, что это ложь.

Вовсе нет.

Фрэнки помолчала, не сводя с него взгляда, а затем направилась к выходу и, уже закрывая за собой дверь, не потрудившись даже обернуться, бросила через плечо:

– Рецензию написала Гилли Ларсон.

В тот день Гилли сама обо всем рассказала. На улице под дождем, пока вода падала сверху и подступала снизу, она притянула Фрэнки к себе и зашептала ей на ухо. Фрэнки поняла не сразу, слова чуть не затерялись среди рокота ливня и порывов ветра, среди беснующегося со всех сторон ненастья. Но через мгновение-другое ее вдруг осенило – вот же он, ответ на вопрос, тот самый вопрос, который она на разные лады задавала Гилли с самого дня их знакомства: зачем вы здесь? Едва услышав признание – я написала ту рецензию, – Фрэнки поняла, что это чистая правда, единственно возможное объяснение всему. Проще не придумаешь. Прежде чем она успела как следует задуматься, прежде чем успела ответить, Гилли ускользнула от нее, погрузилась в темные воды Венеции, вспененные самым страшным наводнением столетия, ушла на дно водяной могилы.

Следующие несколько недель Фрэнки мучилась вопросами, ответа на которые было уже не узнать. Если Гилли действительно написала рецензию, то зачем приехала в Венецию – воочию убедиться, как разрушительны оказались ее слова, или же извиниться за них? Ни одно из этих предположений Фрэнки не удовлетворяло. Кем бы ни была Гилли при жизни, ее трудно было упрекнуть в жестокости или злонамеренности, однако же и каяться ей было не свойственно. Порой казалось, что в город мостов ее привело самое обыкновенное любопытство. Быть может, она узнала о поездке Фрэнки от отца или общих знакомых и, после всего, что случилось, решила отправиться следом, своими глазами оценить ущерб. Будь на месте Гилли кто угодно еще, Фрэнки сочла бы такую гипотезу донельзя нелепой. Но именно абсурдность или, скорее, странность подобного поступка доказывала, что это объяснение ближе всего к правде. В Гилли с самого начала ощущалась какая-то нездешность. Будто она и не человек вовсе, а фантом, подменыш, занявший чужое место. Возникший, как и подобает фантому, неизвестно откуда и неизвестно зачем. Она явилась в Венецию, твердила себе Фрэнки, явилась ко мне – вот и все, что следует знать. Все, чем придется довольствоваться.

Когда она вернулась домой, Джек уже не было.

Фрэнки отметила ее отсутствие с благодарностью: она была рада возможности немного прийти в себя. Прислонившись к дверному косяку, она сделала несколько глубоких вдохов, считая выдохи. Ее все еще лихорадило после разговора с журналистом, и, сняв перчатки, она обнаружила, что руки до сих пор дрожат.

Она бросила взгляд на часы. И с удивлением поняла, что уже половина восьмого.

Вот уже несколько недель, с последнего срыва, ей трудно было следить за временем. Оно то тянулось до бесконечности, превращая секунды в столетия, то вдруг схлопывалось, глотая целые минуты и даже часы. Совсем как сейчас. Фрэнки была почти уверена, что, когда она вернулась домой, еще светило солнце, помнила, как его бледные лучи лились в квартиру, пока она переходила из гостиной в кухню. Но теперь, взглянув в окно, она убедилась, что стрелки не врут, снаружи и впрямь смеркалось.