Еще Карл Линней говорил, что потомство трех мух может «съесть» труп лошади так же быстро, как лев. Если это и преувеличение, то не сильное. Экспериментально показано, что личинки падальных мух способны поглотить все мягкие ткани 20-килограммового кабана за 7–30 дней, в зависимости от окружающей температуры[275]. Действуя сообща, мушиные личинки создают высокую концентрацию ферментов. Это ускоряет переваривание плоти, и в результате от мертвого тела остается один скелет с засохшими обрывками кожи, волос и перьев. Потом их поедают жуки-кожееды и прочие насекомые, колонизирующие трупы на завершающих стадиях разложения. А теперь представьте себе труп какого-нибудь 20-метрового диплодока, раздувшийся от мезозойской жары. В наши дни он был бы облеплен тучами деловитых мух, жужжащих как эскадрилья военных вертолетов. Но в мезозое их не было, и эта чудовищная туша разлагалась в зловещей и унылой тишине. До сих пор неясно, как природа в то время могла утилизировать такие горы мертвечины без помощи опарышей.

С мелкими животными проще, поскольку мы знаем, что их в мезозое могли хоронить семейные пары жуков-могильщиков (Nicrophorinae). Эти насекомые, относящиеся к семейству жуков-мертвоедов (Silphidae), названы могильщиками не просто так. Они выкапывают под землей склеп, который служит кладовой и детской одновременно. В наши дни в таком склепе можно найти труп мыши или воробья. Мезозойские могильщики, скорее всего, помещали туда млекопитающих и мелких пернатых динозавров. Жуки-могильщики проявляют редкую для насекомых родительскую заботу: они старательно очищают труп от кожи и перьев, а затем отрыгивают кусочки полупереваренного мяса своим личинкам, неотступно находясь рядом с ними. На верхней стороне брюшка у жуков находятся полосы, состоящие из ряда мелких выступов, – это стридуляционные органы, похожие на те, что есть у кузнечиков и сверчков. Когда выступы соприкасаются с надкрыльями, возникает звук, похожий на легкое поскрипывание. Такими сигналами мертвоеды предупреждают свое потомство об опасности, а сразу после вылупления из яиц направляют его к месту трапезы. Отпечатки мертвоедов со стридуляционными органами найдены в раннемеловых отложениях Китая[276]. Это значит, что вот уже 125 млн лет посреди могильной тьмы разыгрываются трогательные сцены семейной любви и заботы. Если Бог есть любовь, как сказано в Новом Завете, то склепы жуков-могильщиков, наверное, приглянулись бы Ему даже больше, чем ходы навозников. Везде, везде есть своя красота – надо только дать себе труд заглянуть за ширму тления и уродства…

Общественные насекомые сопровождают нас повсюду с раннего детства. Я помню ту радость, с какой на прогулке в детском саду встречал первых муравьев на асфальте среди тающего снега. Для меня, городского ребенка, они были куда более убедительными вестниками весны, чем какие-нибудь грачи или журавли. Я много гулял с бабушкой в Главном ботаническом саду и как-то раз в еловой рощице наткнулся на осиное гнездо, построенное на земле. В то лето я возвращался к нему почти на каждой прогулке. Осы притягивали меня как магнит. Я где-то вычитал, что они направляют агрессию только против движущихся объектов. Поэтому пока ничего не подозревающая бабушка ждала меня на лавочке, я натягивал капюшон, подходил к гнезду и тыкал в него палкой. А затем неподвижно замирал рядом, наблюдая, как потревоженные осы в бессильной ярости летают рядом с моим лицом, пытаясь отыскать своего обидчика. Мне до сих пор кажется, что это неплохой способ пощекотать нервы и проверить себя на смелость и выдержку, но я не стал бы рекомендовать его кому-то еще. Согласно статистике летальных исходов, самые опасные животные в наших широтах – это как раз самые что ни на есть обыкновенные осы и пчелы, а вовсе не медведи, волки или гадюки. В случае сильной аллергической реакции даже один осиный или пчелиный укус может оказаться смертельным. В США осы и пчелы убивают в два раза больше людей, чем собаки, в 10 раз больше, чем ядовитые змеи, и в 20 раз больше, чем акулы, аллигаторы и медведи гризли, вместе взятые[277].

От общественных насекомых нам не скрыться даже в собственных домах. Еще одно мое яркое воспоминание детства – мама, вытряхивающая в унитаз месиво из фараоновых муравьев, которые поселились в коробке из-под сухой детской смеси. Маршрут этих крошечных рыжеватых созданий пролегал прямо по стене ванной комнаты в цементных стыках между кафельными плитками. Американский биолог Эдвард Уилсон, крупнейший в мире специалист по муравьям, сетовал, что после любой его публичной лекции слушатели неизменно задают один и тот же вопрос: «Что делать с муравьями, которые завелись дома?» Общественные насекомые посягают на наши запасы сладкого и даже жизнь, они наши конкуренты и в то же время двойники – еще Аристотель уравнивал муравьев, пчел и людей в ранге политических животных. Неудивительно, что общественные насекомые будоражат воображение даже тех, кто совершенно далек от биологии.

В 1941 г. русский философ Николай Лосский в книге «Бог и мировое зло» писал: «По мнению некоторых натуралистов, муравьи и термиты могут вступить в борьбу с человеком и оказаться победителями, так что царями Земли будут они, а не человечество»[278]. Я не знаю, каких натуралистов имел в виду Лосский. Предполагаю, что на самом деле он вычитал этот прогноз в фантастическом рассказе Герберта Уэллса «Царство муравьев» (1905). В нем описывается, как на берегу некоей реки, затерянной в дебрях бразильской сельвы, появились разумные муравьи пятисантиметровой длины. Орды этих насекомых обратили в бегство местных жителей, а военный корабль, посланный на борьбу с ними, оказался бессилен. Если люди всего за несколько тысяч лет проделали путь от варварства к цивилизации, то муравьи смогут сделать это еще быстрее, рассуждает один из героев. Рассказ завершается тревожным предсказанием: муравьи начнут накапливать знания, применять оружие и создавать великие империи, и «самое позднее к 1960 году они откроют Европу». Позднее образ гигантских муравьев-захватчиков эксплуатировался в американских фильмах «Они!» (1954) и «Империя муравьев» (1977). Но и Герберт Уэллс, и создатели этих кинолент допустили одинаковую ошибку: они рассматривали победу муравьев лишь как дело возможного будущего, тогда как это свершившийся факт. Общественные насекомые правят нашей планетой вот уже несколько десятков миллионов лет, по своему влиянию на биоту, климат и ландшафт не уступая человеку.

Первые португальские поселенцы в XVI в. не зря называли Бразилию царством муравьев. Беспомощно взирая на муравьев-листорезов Atta (по-португальски saúva), набрасывающихся на виноградники и другие насаждения, колонисты в письмах на родину восклицали: «Или Бразилия уничтожит saúva, или saúva уничтожат Бразилию!» Английский натуралист Генри Бейтс, который вместе с Уоллесом путешествовал по Бразилии в середине XIX в., писал о тамошних муравьях-кочевниках Eciton: «Где бы они ни проходили, весь животный мир приходит в смятение, и каждое существо стремится убраться с их пути»[279]. Черные реки, состоящие из миллионов движущихся эцитонов, как орды Батыя, оставляют после себя безжизненную пустыню. Не говоря уж о беспозвоночных, даже змея или мелкий зверек, захваченные ими врасплох, будут разорваны в клочья. Путешественники рассказывали, что индейцы при приближении колонны эцитонов на время покидают свои деревни, чтобы по возвращении найти дома полностью очищенными от грызунов и паразитов.