Во-первых, совершенный военный успех оказался бы для Киевской Руси смертельным. Вся государственность Руси зижделась на торговле с Византией. Центром и естественным распорядителем в этой торговле являлся Киев. Появление дополнительно к этой торговой системе, еще и Волжского транзита, раскрывавшего сквозной торговый путь из Балтики на Каспий и страны Центральной Азии – путь не менее с экономической точки зрения привлекательный (если не более!) – создавало фундаментальное основание для, так сказать, «утяжеления» (до максимума) севера Руси. Новгород, который немедленно установил бы контроль над этим транзитом, получил бы возможность выйти из состава Древнерусского государства, которое оказалось бы просто разорвано между двумя центрами притяжения. Таким образом, наличие сильной Волжской Булгарии оказалось промыслительным. Со временем это поймет и Владимир Святославич, который предпочтет «забыть» о перспективах торговли с Центральной Азией. Пройдет еще век, даже чуть менее века, и из-за нашествия тюрков, из-за приостановки торговли в Восточном Средиземноморье Великий шелковый путь сам развернется через Каспий и Волгу в поисках выхода из созданного тюрками тупика. Это обстоятельство окажется исключительно благоприятным для Новгородской и Суздальной Руси, а равно и для Северной Европы, но уничтожит находившуюся в тяжелом периоде структурного кризиса Киевскую Русь.

Во-вторых, столкновение с Булгарией обострило религиозную обстановку в самой Руси. А в ней отнюдь не все было спокойно. Введенный Владимиром Святославичем, очевидно, как компромиссный, но с установкой на унификацию религии языческих окраин, культ «обновленного язычества» обрел опасные экстремистские формы. Впрочем, язычество в целом склонно к экзотике и экстремизму, особенно в периоды упадка[41]. В летописи рассказывается о случае, имевшем место в Киеве в 983 году. Во время большого жертвоприношения был брошен жребий, кого из киевлян следует принести в жертву в благодарность за победу над ятвягами. Жребий пал на сына одного варяга, о котором известно, что он «пришел… из Греческой земли и исповедовал христианскую веру». Сын также был христианином. Однако попытки осуществить жертвоприношение натолкнулись на категорическое и отчаянное сопротивление. Варяг и его сын погибли в собственном доме, отказавшись принимать участие в языческих обрядах. Предание сохранило имена этих христиан – Федор Варяг и его сын Иоанн. Сохранилась память и о конкретном месте трагедии – двор их стоял там, где вскоре была воздвигнута церковь Пресвятой Богородицы, известная как Десятинная.

Человеческие жертвоприношения – явление отнюдь не обязательное, но нередко встречающееся в языческих религиозных культах. Обычно такие исключительные обряды проводятся в исключительных же случаях. Случаются они и у высококультурных, но исповедующих язычество, народов. Известно, что Фемистокл и афиняне совершили обряд человеческих жертвоприношений перед Саламинской битвой, исход которой для древних греков поистине являлся вопросом жизни и смерти Эллады. На Руси языческой до начала 980-х годов ничего не известно о человеческих жертвоприношениях непосредственно. Есть, правда, свидетельство византийского автора Маврикия в «Стратегиконе» о том, что жены славянские во время похорон своих мужей изъявляли порой желание последовать в «страну мертвых». Тогда они либо сами осуществляли задуманное, иногда даже добровольно входили в погребальный костер, иногда им помогали. На эту тему есть весьма подробный и живописный рассказ Ибн-Фадлана, описывавшего похороны одного из русов в начале X века: одна из жен умершего решилась добровольно последовать за ним и к этому тщательно готовилась. Но все же назвать это типичным жертвоприношением нельзя. Кроме того, присутствует обязательное условие добровольности. О том же пишет и арабский географ Ибн Руст и историк Аль-Масуди.

Последний также рассказывает об убийстве пленных во время погребения погибших воинов после сражения. Рассказ араба находит подтверждение в «Истории» Льва Диакона, который свидетельствует, что после сражения под Доростолом «скифы» во время погребения своих воинов убили множество пленных, в том числе детей и женщин. Правда, византиец пишет не конкретно о славянах, а именно о «скифах»: так он называет всех, кто входил в армию Святослава Игоревича, но как раз славян там было меньшинство, зато во множестве было воинов из варягов и кочевников. Можно ли это назвать жертвоприношением? Вопрос спорный. Скорее, это обрядовая месть, устрашение противника и одновременно избавление от пленных, которых в осажденном городе или в походе все равно нечем было кормить. Более страшные вещи можно встретить у западных хронистов. Например, у Титмара Мерзебургского, который в своей «Хронике» рассказывает о том, как путем жребия (как бы в подтверждение рассказа Нестора) избирались из присутствующих те, кто должен был погибнуть на капище ради «умилостивления богов». Вместе с людьми приносилось большое количество животных. Но свидетельство Титмара относится к началу XI века, и вполне может быть рассмотрено как экстремистская реакция язычества на наступающее христианство. Впрочем, и особого доверия эти западные источники, в силу своей тенденциозности, не имеют – славяне у них неизменно представляются дикими и кровожадными варварами, не имеющими в себе даже начатков какой-либо цивилизации. Куда серьезнее, во всяком случае, на первый взгляд, утверждение академика Б. Рыбакова, что у так называемой «Бабиной горы» совершались во множестве не просто человеческие жертвоприношения, но убивались именно дети. Б. Рыбаков выдвинул гипотезу, что у этой горы находилось капище «женского божества вроде Мокши». Доказательством же жертвоприношений были многочисленные детские захоронения без привычного похоронного инвентаря. Однако утверждения Б. Рыбакова строятся лишь на предположениях. Детским же захоронениям могут быть с гораздо большей реалистичностью даны и иные, отнюдь не столь чудовищные по смыслу объяснения.

Но то, что случилось в Киеве по возвращении Владимира Святославича из похода в земли ятвягов, имеет совершенно определенное и тревожное прочтение: в Киеве и, возможно, во всей Руси нарастал и ожесточался, принимая самые свирепые формы, конфликт между язычеством и христианством. И этот конфликт не мог быть разрешен без волевого решения великого князя, который сам же и сформировал пантеон «обновленного» и общего для всей Руси язычества. От того, какую сторону примет в конфликте великий князь, зависело будущее Руси на последующие века.

Глава 15. Выбор веры

Как свидетельствует летописец Нестор, в 986 году к Владимиру Святославичу «пришли болгары магометанской веры» с тем, чтобы склонить киевского князя и, соответственно, всю Русь к принятию ислама. Сам сюжет, как и время, в которое он происходит, отнюдь не случайны. Унифицированное волей великого князя сразу после установления его власти в Киеве язычество – идея не слишком оригинальная и, скорее всего, с самого начала рассматривавшаяся как временная.

Во-первых, сокращение и функционально-иерархическое упорядочивание языческих «богов» было не только целесообразно, но и необходимо для, так сказать, «идейно-религиозного» объединения восточнославянских племен, имевших многочисленные, весьма пестрые и путанные «пантеоны», в единое государство. Политическая