Киев, предельно сократился бы. В результате ослабления центральной власти и усиления северных городов, Русь как единое государство оказалась бы разорвана между двумя центрами. При такой перспективе Владимир Святославич конечно предпочел сохранение единства. О пути по Волге следовало забыть, а путь в Центральную Азию запечатать накрепко, для чего создавались княжеские крепости в Залесье. При этом, если не считать Волжской Булгарии, близ Руси никаких мусульманских стран не было. Союзы, само собой, заключить можно, но каково окажется реальное наполнение красивых фраз, запечатленных изысканной вязью на пергаментах? Случись что, ни один султанат не сможет даже при желании не то чтобы прийти своевременно на помощь Руси, но вообще хоть как-то до Руси добраться. И это при том, что принятие ислама, конечно, поставит тотчас Киевскую Русь в положение непримиримого противника и Византии, и Западной Европы, которые, в отличие от исламских султанатов и эмиратов, не где-то «за тридевять земель», а вплотную с запада и юга граничат с Русью. Каков же вывод? Он прост: экономические контакты с исламским миром привлекательны, но несут в себе смертельную угрозу единству Руси, в то время как политические контакты имеют чисто символический характер, без какой-либо реальной помощи в критической ситуации.

При этом следует отметить, что на время Владимира Святославича исламский мир представлял зрелище пестрое, чрезвычайно подвижное и устрашающее. Никакого единого халифата давно уже не существовало: халиф Мухтадир был последним, кто хоть как-то мог контролировать процессы в исламском мире. Он умер в 932 году и именно его долгое правление оказалось для исламского мира, как целостной системы, гибельно. Разъедаемый кризисами и коррупцией, разрушаемый мятежами и заговорами, внутренними войнами и разорительной роскошью, халифат ослабел до полной несостоятельности и к 930 годам как политическая сила исчез, уступив место военным авантюристам, которые стали спешно создавать новые государства. Накануне рождения Владимира Святославича как раз и наступил конец величественной эпохе Исламского единства. Финал был кровавый – мятеж тюркских наемников. Новые державы Фатимидов и Хамданидов с откровенной свирепостью сражались друг с другом и, одновременно, огрызались на византийцев и европейцев. В древней Мидии и демоническом Туране появились султанаты Бундов, Саманидов и Газневидов, которые превзошли своих предшественников в жестокостях и во внутренних войнах превращали цветущие города и целые районы в пепелища. Какую помощь могла надеяться получить в случае острой нужды Киевская Русь от подобных хищников, когда они не поддерживали и друг друга в случае внешней угрозы?

В 986 году была окончательно закрыта возможность Руси стать частью исламского мира. Впрочем, это не отразилось негативным образом на взаимоотношениях ни с Волжской Булгарией, ни с прочими мусульманскими государствами. Но «точка» в этом направлении означала только, что «выбор веры» сужается. А именно этим вопросом, стратегически важным для русской истории, и был занят Владимир Святославич в том году.

Как промежуточный антракт между закрытием «исламской перспективы» и размышлением над «христианской перспективой» имеет смысл оценивать появление при дворе великого князя сторонников иудаизма. «Приходили хазарские евреи», – пишет Нестор. Не совсем понятно – откуда они, собственно, «приходили»? Значительная часть их, как купцов, жила в Киеве. Не меньше их можно было встретить в Тмутаракани. Исход их с берегов Итиля[42] после разгрома 965 года стал особо массовым в 970-х годах, когда центр бывшего каганата привлек внимание воинственных хорезмийцев, которые и удерживали эту территорию до 985 года. Тогда у многих хазаров появилась надежда на хотя бы частичное восстановление Хазарского государства. Правда, сделать это уже было невозможно без благосклонного отношения к этому Киевской Руси, которая, несмотря на абсурдность внешней и внутренней политики Святослава и последующую за его кончиной усобицу Святославичей, все же стала несомненным региональным лидером. И этому более всего способствовал не столько Ярополк Святославич, увлеченно пытавшийся интегрироваться в Западную Европу, сколько Владимир Святославич своими победоносными походами и своей умеренной внутренней политикой, благодаря которой умиротворилась Русь и реально окрепла ее государственность. Если не случайна дата прихода «болгаров магометанской веры» к Владимиру Святославичу (переговоры булгаров и киевлян и, главное, обсуждение князем целесообразности Волжского транзита – это могло происходить именно в 986 году), то не случайно именно тогда же пришли и «хазарские евреи». И тут все очень точно. Прежде всего то, что не просто «хазары», а именно «хазарские евреи» приходили к Владимиру. Собственно, хазары, как природные тюрки-кочевники, и при каганате вели привычный образ жизни, а после 965 года рассеялись, и их ждала судьба множества их степных предшественников, переживших в разные времена свое доминирование в Западной Степи. А вот евреи, составлявшие политический и экономический базис каганата, испытали нечто вроде очередного «рассеяния» – кто-то осел на Руси, кто-то в Византии (прежде всего, в крымских владениях империи), кто-то на Кавказе, кто-то рискнул нырнуть в хаос Исламского мира. Но времени с 965 года прошло не так много, еще было живо и активно поколение, которое помнило каганат, и потому жила еще мечта о его возрождении.

Если в 985 году хорезмийцы оставили берега Итиля и вернулись в низовья Джейхуна, то самое время было предпринять реальные шаги к восстановлению Хазарии как государства, пусть даже и вассального от Киевской Руси. Это, кстати, открывало и перед Владимиром Святославичем возможность поставить Волжскую Булгарию под «двойной удар» с севера и юга одновременно и, соответственно, в близкой перспективе смести это государство с берегов Волги; это же давало и прямой выход через Абескун на Ширван, Хорасан и Мазендеран. То, что новая Хазария могла быть только вассалом Руси, понятно из того обстоятельства, что без вмешательства великого князя печенеги ни за что не позволили бы осуществиться замыслам «хазарских евреев». Будь у Владимира Святославича меньше исторического чутья, руководствуйся он, как большинство даже успешных князей более поздних десятилетий (и прежде всего XII столетия) соображениями более меркантильными, нежели политическими, он, скорее всего, с радостью ухватился бы за предложение «хазарских евреев».

Но в случае с Владимиром Святославичем мы имеем дело с явлением исключительным по проницательности и политической интуиции. Именно о таких государственных деятелях, идеалистах и рационалистах одновременно, обладающих даром к далекому политическому прогнозу, говорят: «ими Бог водит»! Впрочем, можно сказать, чем конкретно руководствовался князь, отвечая уничижительно-ироничным отказом «хазарским иудеям» (вопрос «А где земля ваша?» обнаруживает хоть и несколько грубоватую, но едкую иронию Владимира Святославича). Прежде всего – восстановление Хазарии (под каким угодно видом) было бы крайне болезненно и негативно воспринято на Руси. И популярности, а тем более любви (а этим князь очень дорожил и сознательно ее «нарабатывал» в первые годы своей власти) это Владимиру Святославичу не прибавило бы. Скорее наоборот. Далее – Владимир принял решение относительно