Штерн, для которого на свете не существует ничего крометеатра, любил повторять, что всякий подлинный актер – эмоциональный голодранец,и пояснял это, как многое другое, с помощью денежной метафоры (меркантильностьНоя Ноевича была одновременно его силой и его слабостью). «Предположим, что вобычном человеке чувств имеется на рубль, – говорил он. – Полтинник человектратит на семью, двадцать пять копеек на работу, остальное на друзей иувлечения. Все сто копеек его эмоций расходуются на повседневную жизнь. Не тоактер! В каждую сыгранную роль он инвестирует по пятаку, по гривеннику – безэтой живой лепты убедительно сыграть невозможно. За свою карьеру выдающийсяталант может исполнить десять, максимум двадцать первоклассных ролей. Чтоостается на повседневность – семью, друзей, любовниц или любовников? Алтын даполушка».

Ной Ноевич очень не любит, когда с ним спорят, поэтому Элизавыслушивала его «копеечную» теорию молча. Но, если б стала возражать, сказалабы: «Неправда! Актеры – люди особенные, и эмоциональное устройство у них тожеособенное. Если не обладаешь этим зарядом, на сцене делать нечего. Пускай вомне изначально чувств было на рубль. Но, играя, я не расходую свой рубль, япускаю его в оборот, и каждая удачная роль приносит мне дивиденды. Это обычныелюди с рождения до смерти проживают эмоций на сто копеек, а я существую напроценты, сохраняя капитал в неприкосновенности! Чужие жизни, частью которых ястановлюсь на сцене, не вычитаются из моей, а плюсуются к ней!»

Если спектакль удавался, Элиза физически ощущалапереполняющую ее энергию чувств. Энергии этой было так много, что она насыщалавесь зал, тысячу человек! Но и зрители, в свою очередь, заряжали Элизу своимогнем. Этот волшебный эффект знаком всякому настоящему актеру. ПокойныйСмарагдов, любитель пошлых сравнений, говорил, что актер, вне зависимости отпола, всегда мужчина. От него зависит, удастся ли довести публику до экстазалибо же он просто вспотеет, выбьется из сил, а любовница уйдет неудовлетвореннойи станет искать иных объятий.

Вот почему Элизе было скучно думать о кинематографе, которымгрезил Андрей Гордеевич. Что ей за прок, если зрители в сотне или тысячеэлектротеатров будут рыдать или вожделеть, видя ее лицо на куске тряпки? Ведьона сама этой любви осязать и чувствовать не сможет.

Пускай Шустров думает, что она примет его предложение изчестолюбия, из жажды всемирной славы. Ей же нужно лишь одно: чтоб он избавил ееот Чингиз-хана. За это она готова быть вечной должницей. Брак, даже без любви,может оказаться гармоничным. Шустров ценит в ней актрису больше, чем женщину?Ну так она и есть в первую очередь актриса.

Но вторая половина ее натуры, женская, билась крыльями,будто попавшая в силок птица. Насколько легче было бы выходить замуж порасчету, если б не существовало Фандорина! Через четыре дня нужно добровольнозапереть себя в клетку. Она из чистого золота и надежно защищает от рыскающеговокруг хищного зверя. Однако это означает навсегда отказаться от полета двухкомет в беззвездном небе!

Знать бы наверное, без сомнений, что Эраст к ней охладел. Нокак это выяснить? Своему партнеру Масе она больше не верила. Он очень хороший,но для него душа «господина» такие же потемки, как для нее.

Вызвать Эраста на откровенный разговор? Но это все равно чтовешаться на шею. Известно, чем такие сцены заканчиваются. Второй раз убежать отнего она уже не сможет. Чингиз-хан проведает о ее увлечении, и что произойдетдальше, гадать не надо… Нет, нет, тысячу раз нет!

После долгих сомнений Элиза придумала вот что. Никакихлюбовных выяснений, конечно, допускать нельзя. Но можно в ходе какого-нибудьнейтрального разговора попытаться уловить – по взгляду, по голосу, понепроизвольному движению – любит ли он ее по-прежнему. Она ведь актриса, еедуша по-особенному чутка на подобные вещи. Если не ощутит магнетическогопритяжения, то не из-за чего и страдать. А если ощутит… Как быть в этом случае,Элиза не решила.

На следующий день после встречи в фойе, в среду, когда онапришла на репетицию, он уже был на месте. Сидел у режиссерского столика, читалзаписи в «Скрижалях» – с таким неестественно сосредоточенным видом, что Элизадогадалась: это нарочно, чтобы на нее не смотреть. И внутренне улыбнулась.Симптом был обнадеживающий.

Тему для разговора она подготовила заранее.

– Здравствуйте, Эраст Петрович. – Он встал, поклонился. – Уменя к вам просьба как к драматургу. Я теперь много читаю про Японию, продвойные самоубийства влюбленных – чтобы лучше понимать мою героиню Идзуми…

Он слушал молча, внимательно. С магнетизмом пока былонеясно.

– …И прочла очень интересную вещь. Оказывается, у японцевпринято перед уходом из жизни сочинять стихотворение. Всего пять строчек! Мнеэто кажется таким красивым! А что, если моя гейша тоже напишет стихотворение,которое в нескольких словах подытожит всю ее жизнь?

– Странно, что я сам об этом не подумал, – медленно сказалЭраст. – Вероятней всего, гейша именно так бы и п-поступила.

– Так напишите! Я прочту стихотворение, прежде чем нажать электрическуюкнопку.

Он задумался.

– Но пьеса и так написана стихотворным размером.Стихотворение будет звучать, как обычный м-монолог…

– Я знаю, что нужно сделать. Вы сохраните японскийпоэтический размер: пять слогов в первой строчке, семь во второй, пять втретьей и по семь в двух последних. Для русского слуха это будет звучать, какпроза, и отличаться от трехстопного ямба, которым написаны монологи. Стихи унас будут выполнять функцию прозы, а проза – функцию стихов.

– Превосходная идея.

В его глазах мелькнуло восхищение, только непонятно чем –идеей или самой Элизой. Так она и не определила, излучает Фандорин магнетизмили нет. Должно быть, помешало собственное излучение, слишком сильное…

Она хотела продолжить изыскания завтра, но ни в четверг, нив пятницу Эраст в театре не появился, а потом настал судьбоносный день –суббота.

Что отвечать Андрею Гордеевичу, Элиза не знала. Пустьсложится как сложится, думала она утром в номере, стоя перед зеркалом и выбираянаряд. То есть несомненно надо соглашаться. Но в то же время многое будетзависеть от самого Шустрова: какие слова произнесет, как будет смотреть.

Светло-лиловое с черным шелковым поясом? Слишком траурно.Лучше с темно-зеленым муаровым. Немного рискованное сочетание, но подходит дляобоих исходов… Шляпа, конечно, венская, с вуалеткой…