– Какое? – спросил он, хотя сразу догадался, о чем речь.

Ах, сердце, сердце! Вроде бы обо всем с ним договорился, авсе равно подвело – затрепетало.

– Руки и сердца.

Он заставил себя улыбнуться.

– Кто ж смельчак?

«Зря сыронизировал, прозвучало уязвленно!»

– Андрей Гордеевич Шустров.

– А-а. Ну что ж, человек серьезный. И молодой.

«Зачем я сказал „молодой“? Как будто посетовал, что самнемолод!»

Так вот о чем ей хотелось поговорить. Совета, что ли, будетпросить? Ну уж нет, слуга покорный.

– Прекрасная партия. Соглашайтесь.

«А вот это прозвучало неплохо».

Ее лицо сделалось таким несчастным, что Эраст Петровичустыдился. Все-таки опять смальчишествовал. Взрослый человек доставил бы дамеудовольствие: изобразил бы ревность, внутренне оставаясь невозмутим.

Актриса и миллионер – идеальная пара. Талант и деньги,красота и энергия, чувство и расчет, цветок и камень, лед и пламень. Шустровсделает ее всероссийским, а то и мировым «старом», а она в благодарностьпревратит арифметическую жизнь предпринимателя в фейерверк и праздник.

Внутри всё клокотало.

– П-простите, мне пора.

– Вы возвращаетесь? А в зал не пойдете?

– Дело есть. Совсем забыл. Завтра зайду, – отрывисто сказалон.

«Нужно еще поработать над собой. Самоконтроль, выдержка,дисциплина. И очень хорошо, что она выходит замуж. Совет да любовь. Теперь ужсовсем кончено, – шептал Фандорин, спускаясь по лестнице. – Кажется, ясобирался что-то сделать?»

Но мысли путались.

Ладно, потом. Всё потом.

Прекрасная партия. Соглашайтесь. До чего равнодушно он этосказал!

Какая дура! Столько дней ждала этого разговора,нафантазировала себе разных мелодраматических сцен. Она объявит о грядущемзамужестве – и он зальется смертельной бледностью, станет говорить жаркие,страстные слова. Она скажет: «Милый, бесконечно милый, если б вы только знали…»– и всё, пауза. Дальше только дрожание губ, слезинка на ресницах, боль в глазахи улыбка на устах. Элиза даже посмотрела в зеркале, как это будет выглядеть.Получилось очень сильно. Артистическая половина ее души зафиксировала выражениелица для будущего использования. Но боль была настоящая, слезы тем более.

Боже, Боже, как долго он отсутствовал! Эту любовь она себевыдумала, ее нет и не было. Если мужчина любит, он не может не чувствовать, чтоты отчаянно, безумно в нем нуждаешься. Мало ли, что ты сказала и как себяповела. Слова – это всего лишь слова, а поступки бывают импульсивны.

Объяснение может быть одно. Он не любит и не любил. Всётривиально. Выражаясь языком Симочки, «мужчинам от нашей сестры нужно толькоодно». Этого господин Фандорин добился, свое мужское тщеславие потешил,донжуанский список пополнил знаменитой актрисой – и больше ему ничего не нужно.Естественно, что весть о ее предстоящем браке он воспринял с облегчением.

Глупо было ждать его возвращения, будто это могло что-тоизменить. Достаточно вспомнить, как Эраст повел себя в кошмарный вечер, когдапогиб Лимбах. Ни слова участия, ни ласкового прикосновения, ничего. Несколькостранных вопросов, заданных холодным, неприязненным тоном. И потом передрепетицией… Она была вся полна нежности, распахнута ему навстречу, а он даже неподошел.

Несомненно, он, как многие другие, осуждает ее. Думает, чтоона из кокетства свела с ума бедного юношу и тот наложил на себя руки.

Кошмарнее всего, что нельзя рассказать правду. Никому.Особенно человеку, мнение и сочувствие которого нужнее всего…

Четвертый удар Чингиз-хана был самым жестоким.

Гибель антрепренера Фурштатского и тенора Астралова Элизасвоими глазами не видела. В уборную, где лежал мертвый Смарагдов, хоть изаглянула, но еще не догадываясь, что он отравлен. Зато на этот раз смерть – насильственная,грубая – предстала перед ней во всей своей кровавой мерзости и безжалостнойвнезапности. Что за зрелище! А запах, тошнотворный сырой запах только чтовыпотрошенной жизни! Такое не забудешь.

С какой жестокостью хан выбрал момент! Будто сам Сатанаподсказал ему, когда лучше застать ее врасплох, чтоб она была полна радостьюбытия, празднично возбуждена, открыта всему миру.

Премьера – день особенный. Если спектакль удался, ты хорошоиграла и публика принадлежала тебе вся без остатка – с этим ничто не можетсравниться, никакое иное наслаждение. Чувствовать себя самой любимой, самойжеланной! В тот вечер Элиза, подобно ее японской героине, ощущала себя летящейпо небу кометой.

Она жила ролью, но в то же время зрение и слух существовалисами по себе, успевая следить за публикой. Элиза видела всё – даже то, чтоувидеть невозможно: радужные волны сопереживания и восторга, колышущиеся надрядами. Разглядела она и Эраста, сидевшего в ложе для важных гостей. Пока Элизанаходилась на сцене, он почти не отрывался от бинокля, и это возбуждало ее ещесильнее. Она хотела быть прекрасной для всех, но для него больше, чем для когобы то ни было. В такие минуты Элиза чувствовала себя волшебницей, насылающей назал незримые чары – и действительно была ею.

Высмотрела она и своих постоянных поклонников. Некоторыеспециально приехали на премьеру из Петербурга. Но Лимбаха не было. Этопоказалось ей странным. Наверное, опять угодил на гауптвахту. Как некстати! Онане сомневалась, что корнет сегодня придет ее поздравить, и тогда можно будетназначить ему свидание. Не для глупостей, а для серьезного разговора. Если онпаладин и рыцарь, пусть избавит даму сердца от Дракона, от Идолища Поганого!

Идолище, разумеется, тоже было в зале. Нарочно опоздало,чтобы обратить на себя ее внимание. Хан Альтаирский вошел во время ее танца идемонстративно встал в дверях, похожий своей квадратной, четко очерченнойфигурой на Мефистофеля. В красноватом свете горевшей над входом лампочки егоплешь сверкнула багровым нимбом Сатаны. По правилам «Ноева ковчега», посленачала спектакля в зал никого не пускали, и в проеме страшный человеккрасовался недолго. Примчался капельдинер, попросил опоздавшего выйти. Элизаувидела в этом благое предзнаменование – ничто не омрачит премьеры. Боже, какужасно она ошиблась…